The Nose (Нос), 1883 by Nicolas Gogol with Russian text and English translation for for Russian language learning.
| Russian | English |
|---|---|
| Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие. Цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте (фамилия его утрачена, и даже на вывеске его — где изображен господин с намыленною щекою и надписью: «И кровь отворяют» — не выставлено ничего более), цирюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано и услышал запах горячего хлеба. Приподнявшись немного на кровати, он увидел, что супруга его, довольно почтенная дама, очень любившая пить кофий, вынимала из печи только что испеченные хлебы. | On 25 March an unusually strange event occurred in St. Petersburg. For that morning Barber Ivan Yakovlevitch, a dweller on the Vozkresensky Prospekt (his name is lost now--it no longer figures on a signboard bearing a portrait of a gentleman with a soaped cheek, and the words: "Also, Blood Let Here")- for that morning Barber Ivan Yakovlevitch awoke early, and caught the smell of newly baked bread. Raising himself a little, he perceived his wife (a most respectable dame, and one especially fond of coffee) to be just in the act of drawing newly baked rolls from the oven. |
| — Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофию, — сказал Иван Яковлевич, — а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком. | "Prascovia Osipovna," he said, "I would rather not have any coffee for breakfast, but, instead, a hot roll and an onion." |
| (То есть Иван Яковлевич хотел бы и того и другого, но знал, что было совершенно невозможно требовать двух вещей разом, ибо Прасковья Осиповна очень не любила таких прихотей.) «Пусть дурак ест хлеб; мне же лучше, — подумала про себя супруга, — останется кофию лишняя порция». И бросила один хлеб на стол. | The truth being that he wanted both but knew it to be useless to ask for two things at once, as Prascovia Osipovna did not fancy such tricks. "Oh, the fool shall have his bread," the dame reflected. "So much the better for me then, as I shall be able to drink a second lot of coffee." And duly she threw on to the table a roll. |
| Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак и, усевшись перед столом, насыпал соль, приготовил две головки луку, взял в руки нож и, сделавши значительную мину, принялся резать хлеб. Разрезавши хлеб на две половины, он поглядел в середину и, к удивлению своему, увидел что-то белевшееся. Иван Яковлевич ковырнул осторожно ножом и пощупал пальцем. «Плотное! — сказал он сам про себя, — что бы это такое было?» | Ivan Yakovlevitch donned a jacket over his shirt for politeness' sake, and, seating himself at the table, poured out salt, got a couple of onions ready, took a knife into his hand, assumed an air of importance, and cut the roll sunder. Then he glanced into the roll's middle. To his intense surprise he saw something glimmering there. He probed it cautiously with the knife--then poked at it with a finger. "Quite solid it is!" he muttered. "What in the world is it likely to be?" |
| Он засунул пальцы и вытащил — нос!.. Иван Яковлевич и руки опустил; стал протирать глаза и щупать: нос, точно нос! и еще, казалось, как будто чей-то знакомый. Ужас изобразился в лице Ивана Яковлевича. Но этот ужас был ничто против негодования, которое овладело его супругою. | He thrust in, this time, all his fingers, and pulled forth--a nose! His hands dropped to his sides for a moment. Then he rubbed his eyes hard. Then again he probed the thing. A nose! Sheerly a nose! Yes, and one familiar to him, somehow! Oh, horror spread upon his feature! Yet that horror was a trifle compared with his spouse's overmastering wrath. |
| — Где это ты, зверь, отрезал нос? — закричала она с гневом. — Мошенник! пьяница! Я сама на тебя донесу полиции. Разбойник какой! Вот уж я от трех человек слышала, что ты во время бритья так теребишь за носы, что еле держатся. | "You brute!" she shouted frantically. "Where have you cut off that nose? You villain, you! You drunkard! Why, I'll go and report you to the police myself. The brigand, you! Three customers have told me already about your pulling at their noses as you shaved them till they could hardly stand it." |
| Но Иван Яковлевич был ни жив ни мертв. Он узнал, что этот нос был не чей другой, как коллежского асессора Ковалева, которого он брил каждую середу и воскресенье. | But Ivan Yakovlevitch was neither alive nor dead. This was the more the case because, sure enough, he had recognized the nose. It was the nose of Collegiate Assessor Kovalev-no less: it was the nose of a gentleman whom he was accustomed to shave twice weekly, on each Wednesday and each Sunday! |
| — Стой, Прасковья Осиповна! Я положу его, завернувши в тряпку, в уголок; пусть там маленечко полежит, а после его вынесу. | "Stop, Prascovia Osipovna!" at length he said. "I'll wrap the thing in a clout, and lay it aside awhile, and take it away altogether later." |
| — И слушать не хочу! Чтобы я позволила у себя в комнате лежать отрезанному носу?.. Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнять, потаскушка, негодяй! Чтобы я стала за тебя отвечать полиции?.. Ах ты, пачкун, бревно глупое! Вон его! вон! неси куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала! | "But I won't hear of such a thing being done! As if I'm going to have a cut-off nose kicking about my room! Oh, you old stick! Maybe you can just strop a razor still; but soon you'll be no good at all for the rest of your work. You loafer, you wastrel, you bungler, you blockhead! Aye, I'll tell the police of you. Take it away, then. Take it away. Take it anywhere you like. Oh, that I'd never caught the smell of it!" |
| Иван Яковлевич стоял совершенно как убитый. Он думал, думал — и не знал, что подумать. | Ivan Yakovlevitch was dumbfounded. He thought and thought, but did not know what to think. |
| — Черт его знает, как это сделалось, — сказал он наконец, почесав рукою за ухом. — Пьян ли я вчера возвратился или нет, уж наверное сказать не могу. А по всем приметам должно быть происшествие несбыточное: ибо хлеб — дело печеное, а нос совсем не то. Ничего не разберу!.. | "The devil knows how it's happened," he said, scratching one ear. "You see, I don't know for certain whether I came home drunk last night or not. But certainly things look as though something out of the way happened then, for bread comes of baking, and a nose of something else altogether. Oh, I just can't make it out." |
| Иван Яковлевич замолчал. Мысль о том, что полицейские отыщут у него нос и обвинят его, привела его в совершенное беспамятство. Уже ему мерещился алый воротник, красиво вышитый серебром, шпага... и он дрожал всем телом. Наконец достал он свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь и, сопровождаемый нелегкими увещаниями Прасковьи Осиповны, завернул нос в тряпку и вышел на улицу. | So he sat silent. At the thought that the police might find the nose at his place, and arrest him, he felt frantic. Yes, already he could see the red collar with the smart silver braiding--the sword! He shuddered from head to foot. But at last he got out, and donned waistcoat and shoes, wrapped the nose in a clout, and departed amid Prascovia Osipovna's forcible objurgations. |
| Он хотел его куда-нибудь подсунуть: или в тумбу под воротами, или так как-нибудь нечаянно выронить, да и повернуть в переулок. Но, на беду, ему попадался какой-нибудь знакомый человек, который начинал тотчас запросом: «Куда идешь?», или: «Кого так рано собрался брить?» — так что Иван Яковлевич никак не мог улучить минуты. В другой раз он уже совсем уронил его, но будочник еще издали указал ему алебардою, примолвив: «Подыми! вон ты что-то уронил!» И Иван Яковлевич должен был поднять нос и спрятать его в карман. Отчаяние овладело им, тем более что народ беспрестанно умножался на улице, по мере того так начали отпираться магазины и лавочки. | His one idea was to rid himself of the nose, and return quietly home--to do so either by throwing the nose into the gutter in front of the gates or by just letting it drop anywhere. Yet, unfortunately, he kept meeting friends, and they kept saying to him: "Where are you off to?" or "Whom have you arranged to shave at this early hour?" until seizure of a fitting moment became impossible. Once, true, he did succeed in dropping the thing, but no sooner had he done so than a constable pointed at him with his truncheon, and shouted: "Pick it up again! You've lost something," and he perforce had to take the nose into his possession once more, and stuff it into a pocket. Meanwhile his desperation grew in proportion as more and more booths and shops opened for business, and more and more people appeared in the street. |
| Он решился идти к Исакиевскому мосту: не удастся ли как-нибудь швырнуть его в Неву?.. Но я несколько виноват, что до сих пор не сказал ничего об Иване Яковлевиче, человеке почтенном во многих отношениях. | At last he decided that he would go to the Isaakievsky Bridge, and throw the thing, if he could, into the Neva. But here let me confess my fault in not having said more about Ivan Yakovlevitch himself, a man estimable in more respects than one. |
| Иван Яковлевич, как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный. И хотя каждый день брил чужие подбородки, но его собственный был у него вечно небрит. Фрак у Ивана Яковлевича (Иван Яковлевич никогда не ходил в сюртуке) был пегий; то есть он был черный, но весь в коричнево-желтых и серых яблоках; воротник лоснился, а вместо трех пуговиц висели одни только ниточки. Иван Яковлевич был большой циник, и когда коллежский асессор Ковалев обыкновенно говорил ему во время бритья: «У тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!» — то Иван Яковлевич отвечал на это вопросом: «Отчего ж бы им вонять?» — «Не знаю, братец, только воняют», — говорил коллежский асессор, и Иван Яковлевич, понюхавши табаку, мылил ему за это и на щеке, и под носом, и за ухом, и под бородою — одним словом, где только ему была охота. | Like every decent Russian tradesman, Ivan Yakovlevitch was a terrible tippler. Daily he shaved the chins of others, but always his own was unshorn, and his jacket (he never wore a top-coat) piebald--black, thickly studded with greyish, brownish- yellowish stains-- and shiny of collar, and adorned with three pendent tufts of thread instead of buttons. But, with that, Ivan Yakovlevitch was a great cynic. Whenever Collegiate Assessor Kovalev was being shaved, and said to him, according to custom: "Ivan Yakovlevitch, your hands do smell!" he would retort: "But why should they smell?" and, when the Collegiate Assessor had replied: "Really I do not know, brother, but at all events they do," take a pinch of snuff, and soap the Collegiate Assessor upon cheek, and under nose, and behind ears, and around chin at his good will and pleasure. |
| Этот почтенный гражданин находился уже на Исакиевском мосту. Он прежде всего осмотрелся; потом нагнулся на перила, будто бы посмотреть под мост: много ли рыбы бегает, и швырнул потихоньку тряпку с носом. Он почувствовал, как будто бы с него разом свалилось десять пуд; Иван Яковлевич даже усмехнулся. Вместо того чтобы идти брить чиновничьи подбородки, он отправился в заведение с надписью «Кушанье и чай» спросить стакан пуншу, как вдруг заметил в конце моста квартального надзирателя благородной наружности, с широкими бакенбардами, в треугольной шляпе, со шпагою. Он обмер; а между тем квартальный кивал ему пальцем и говорил: | So the worthy citizen stood on the Isaakievsky Bridge, and looked about him. Then, leaning over the parapet, he feigned to be trying to see if any fish were passing underneath. Then gently he cast forth the nose. At once ten puds-weight seemed to have been lifted from his shoulders. Actually he smiled! But, instead of departing, next, to shave the chins of chinovniki, he bethought him of making for a certain establishment inscribed "Meals and Tea," that he might get there a glassful of punch. Suddenly he sighted a constable standing at the end of the bridge, a constable of smart appearance, with long whiskers, a three-cornered hat, and a sword complete. Oh, Ivan Yakovlevitch could have fainted! Then the constable, beckoning with a finger, cried: |
| — А подойди сюда, любезный! | "Nay, my good man. Come here." |
| Иван Яковлевич, зная форму, снял издали еще картуз и, подошедши проворно, сказал: | Ivan Yaklovlevitch, knowing the proprieties, pulled off his cap at quite a distance away, advanced quickly, and said: |
| — Желаю здравия вашему благородию! | "I wish your Excellency the best of health." |
| — Нет, нет, братец, не благородию; скажи-ка, что ты там делал, стоя на мосту? | "No, no! None of that 'your Excellency,' brother. Come and tell me what you have been doing on the bridge." |
| — Ей-Богу, сударь, ходил брить, да посмотрел только, шибко ли река идет. | "Before God, sir, I was crossing it on my way to some customers when I peeped to see if there were any fish jumping. |
| — Врешь, врешь! Этим не отделаешься. Изволь-ка отвечать! | "You lie, brother! You lie! You won't get out of it like that. Be so good as to answer me truthfully." |
| — Я вашу милость два раза в неделю, или даже три, готов брить без всякого прекословия, — отвечал Иван Яковлевич. | "Oh, twice a week in future I'll shave you for nothing. Aye, or even three times a week." |
| — Нет, приятель, это пустяки! Меня три цирюльника бреют, да еще и за большую честь почитают. А вот изволь-ка рассказать, что ты там делал? | "No, no, friend. That is rubbish. Already I've got three barbers for the purpose, and all of them account it an honor. Now, tell me, I ask again, what you have just been doing?" |
| Иван Яковлевич побледнел... Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего не известно. | This made Ivan Yakovlevitch blanch, and--- Further events here become enshrouded in mist. What happened after that is unknown to all men. |
| Russian | English |
|---|---|
| Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано и сделал губами: «брр…» — что всегда он делал, когда просыпался, хотя сам не мог растолковать, по какой причине. Ковалев потянулся, приказал себе подать небольшое стоявшее на столе зеркало. Он хотел взглянуть на прыщик, который вчерашнего вечера вскочил у него на носу; но, к величайшему изумлению, увидел, что у него вместо носа совершенно гладкое место! Испугавшись, Ковалев велел подать воды и протер полотенцем глаза: точно, нет носа! Он начал щупать рукою, чтобы узнать: не спит ли он? кажется, не спит. Коллежский асессор Ковалев вскочил с кровати, встряхнулся: нет носа!.. Он велел тотчас подать себе одеться и полетел прямо к оберполицмейстеру. | Kovaloff, the member of the Municipal Committee, awoke fairly early that morning, and made a droning noise—“Brr! Brr!”—through his lips, as he always did, though he could not say why. He stretched himself, and told his valet to give him a little mirror which was on the table. He wished to look at the heat-boil which had appeared on his nose the previous evening; but to his great astonishment, he saw that instead of his nose he had a perfectly smooth vacancy in his face. Thoroughly alarmed, he ordered some water to be brought, and rubbed his eyes with a towel. Sure enough, he had no longer a nose! Then he sprang out of bed, and shook himself violently! No, no nose any more! He dressed himself and went at once to the police superintendent. |
| Но между тем необходимо сказать что-нибудь о Ковалеве, чтобы читатель мог видеть, какого рода был этот коллежский асессор. Коллежских асессоров, которые получают это звание с помощию ученых аттестатов, никак нельзя сравнивать с теми коллежскими асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода. Ученые коллежские асессоры… Но Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет. То же разумей и о всех званиях и чинах. Ковалев был кавказский коллежский асессор. Он два года только еще состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором. «Послушай, голубушка, — говорил он обыкновенно, встретивши на улице бабу, продававшую манишки, — ты приходи ко мне на дом; квартира моя в Садовой; спроси только: здесь ли живет майор Ковалев? — тебе всякий покажет». Если же встречал какую-нибудь смазливенькую, то давал ей сверх того секретное приказание, прибавляя: «Ты спроси, душенька, квартиру майора Ковалева». По этому-то самому и мы будем вперед этого коллежского асессора называть майором. | But before proceeding further, we must certainly give the reader some information about Kovaloff, so that he may know what sort of a man this member of the Municipal Committee really was. These committee-men, who obtain that title by means of certificates of learning, must not be compared with the committee-men appointed for the Caucasus district, who are of quite a different kind. The learned committee-man—but Russia is such a wonderful country that when one committee-man is spoken of all the others from Riga to Kamschatka refer it to themselves. The same is also true of all other titled officials. Kovaloff had been a Caucasian committee-man two years previously, and could not forget that he had occupied that position; but in order to enhance his own importance, he never called himself “committee-man” but “Major.” “Listen, my dear,” he used to say when he met an old woman in the street who sold shirt-fronts; “go to my house in Sadovaia Street and ask ‘Does Major Kovaloff live here?’ Any child can tell you where it is.” Accordingly we will call him for the future Major Kovaloff. |
| Майор Ковалев имел обыкновение каждый день прохаживаться по Невскому проспекту. Воротничок его манишки был всегда чрезвычайно чист и накрахмален. Бакенбарды у него были такого рода, какие и теперь еще можно видеть у губернских и уездных землемеров, у архитекторов и полковых докторов, также у отправляющих разные полицейские обязанности и вообще у всех тех мужей, которые имеют полные, румяные щеки и очень хорошо играют в бостон: эти бакенбарды идут по самой середине щеки и прямехонько доходят до носа. Майор Ковалев носил множество печаток сердоликовых и с гербами, и таких, на которых было вырезано: середа, четверг, понедельник и проч. Майор Ковалев приехал в Петербург по надобности, а именно искать приличного своему званию места: если удастся, то вице-губернаторского, а не то — экзекуторского в каком-нибудь видном департаменте. Майор Ковалев был не прочь и жениться, но только в таком случае, когда за невестою случится двести тысяч капиталу. И потому читатель теперь может судить сам, каково было положение этого майора, когда он увидел вместо довольно недурного и умеренного носа преглупое, ровное и гладкое место. | It was his custom to take a daily walk on the Neffsky Avenue. The collar of his shirt was always remarkably clean and stiff. He wore the same style of whiskers as those that are worn by governors of districts, architects, and regimental doctors; in short, all those who have full red cheeks and play a good game of whist. These whiskers grow straight across the cheek towards the nose. Major Kovaloff wore a number of seals, on some of which were engraved armorial bearings, and others the names of the days of the week. He had come to St Petersburg with the view of obtaining some position corresponding to his rank, if possible that of vice-governor of a province; but he was prepared to be content with that of a bailiff in some department or other. He was, moreover, not disinclined to marry, but only such a lady who could bring with her a dowry of two hundred thousand roubles. Accordingly, the reader can judge for himself what his sensations were when he found in his face, instead of a fairly symmetrical nose, a broad, flat vacancy. |
| Как на беду, ни один извозчик не показывался на улице, и он должен был идти пешком, закутавшись в свой плащ и закрывши платком лицо, показывая вид, как будто у него шла кровь. «Но авось-либо мне так представилось: не может быть, чтобы нос пропал сдуру», — подумал он и зашел в кондитерскую нарочно с тем, чтобы посмотреться в зеркало. К счастью, в кондитерской никого не было; мальчишки мели комнаты и расставляли стулья; некоторые с сонными глазами выносили на подносах горячие пирожки; на столах и стульях валялись залитые кофием вчерашние газеты. «Ну, слава богу, никого нет, — произнес он, — теперь можно поглядеть». Он робко подошел к зеркалу и взглянул. «Черт знает что, какая дрянь! — произнес он, плюнувши. — Хотя бы уже что-будь было вместо носа, а то ничего!..» | To increase his misfortune, not a single droshky was to be seen in the street, and so he was obliged to proceed on foot. He wrapped himself up in his cloak, and held his handkerchief to his face as though his nose bled. “But perhaps it is all only my imagination; it is impossible that a nose should drop off in such a silly way,” he thought, and stepped into a confectioner's shop in order to look into the mirror. Fortunately no customer was in the shop; only small shop-boys were cleaning it out, and putting chairs and tables straight. Others with sleepy faces were carrying fresh cakes on trays, and yesterday's newspapers stained with coffee were still lying about. “Thank God no one is here!” he said to himself. “Now I can look at myself leisurely.” He stepped gingerly up to a mirror and looked. “What an infernal face!” he exclaimed, and spat with disgust. “If there were only something there instead of the nose, but there is absolutely nothing.” |
| С досадою закусив губы, вышел он из кондитерской и решился, против своего обыкновения, не глядеть ни на кого и никому не улыбаться. Вдруг он стал как вкопанный у дверей одного дома; в глазах его произошло явление неизъяснимое: перед подъездом остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнул, согнувшись, господин в мундире и побежал вверх по лестнице. Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был собственный его нос! При этом необыкновенном зрелище, казалось ему, все переворотилось у него в глазах; он чувствовал, что едва мог стоять; но решился во что бы то ни стало ожидать его возвращения в карету, весь дрожа, как в лихорадке. Чрез две минуты нос действительно вышел. Он был в мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником; на нем были замшевые панталоны; при боку шпага. По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считается в ранге статского советника. По всему заметно было, что он ехал куда-нибудь с визитом. Он поглядел на обе стороны, закричал кучеру: «Подавай!» — сел и уехал. | He bit his lips with vexation, left the confectioner's, and resolved, quite contrary to his habit, neither to look nor smile at anyone on the street. Suddenly he halted as if rooted to the spot before a door, where something extraordinary happened. A carriage drew up at the entrance; the carriage door was opened, and a gentleman in uniform came out and hurried up the steps. How great was Kovaloff's terror and astonishment when he saw that it was his own nose! At this extraordinary sight, everything seemed to turn round with him. He felt as though he could hardly keep upright on his legs; but, though trembling all over as though with fever, he resolved to wait till the nose should return to the carriage. After about two minutes the nose actually came out again. It wore a gold-embroidered uniform with a stiff, high collar, trousers of chamois leather, and a sword hung at its side. The hat, adorned with a plume, showed that it held the rank of a state-councillor. It was obvious that it was paying “duty-calls.” It looked round on both sides, called to the coachman “Drive on,” and got into the carriage, which drove away. |
| Бедный Ковалев чуть не сошел с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы нос, который еще вчера был у него на лице, не мог ездить и ходить, — был в мундире! Он побежал за каретою, которая, к счастию, проехала недалеко и остановилась перед Казанским собором. | Poor Kovaloff nearly lost his reason. He did not know what to think of this extraordinary procedure. And indeed how was it possible that the nose, which only yesterday he had on his face, and which could neither walk nor drive, should wear a uniform. He ran after the carriage, which fortunately had stopped a short way off before Kazan Cathedral. |
| Он поспешил в собор, пробрался сквозь ряд нищих старух с завязанными лицами и двумя отверстиями для глаз, над которыми он прежде так смеялся, и вошел в церковь. Молельщиков внутри церкви было немного; они все стояли только при входе в двери. Ковалев чувствовал себя в таком расстроенном состоянии, что никак не в силах был молиться, и искал глазами этого господина по всем углам. Наконец увидел его стоявшего в стороне. Нос спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник и с выражением величайшей набожности молился. | He hurried towards it and pressed through a crowd of beggar-women with their faces bound up, leaving only two openings for the eyes, over whom he had formerly so often made merry. There were only a few people in front of the church. Kovaloff was so agitated that he could decide on nothing, and looked for the nose everywhere. At last he saw it standing before a shop. It seemed half buried in its stiff collar, and was attentively inspecting the wares displayed. |
| «Как подойти к нему? — думал Ковалев. — По всему, по мундиру, по шляпе видно, что он статский советник. Черт его знает, как это сделать!» | “How can I get at it?” thought Kovaloff. “Everything—the uniform, the hat, and so on—show that it is a state-councilor. How the deuce has that happened?” |
| Он начал около него покашливать; но нос ни на минуту не оставлял набожного своего положения и отвешивал поклоны. | He began to cough discreetly near it, but the nose paid him not the least attention. |
| — Милостивый государь… — сказал Ковалев, внутренно принуждая себя ободриться, — милостивый государь… | “Honorable sir,” said Kovaloff at last, plucking up courage, “honorable sir.” |
| — Что вам угодно? — отвечал нос, оборотившись. | “What do you want?” asked the nose, and turned round. |
| — Мне странно, милостивый государь… мне кажется… вы должны знать свое место. И вдруг я вас нахожу, и где же? — в церкви. Согласитесь… | “It seems to me strange, most respected sir—you should know where you belong—and I find you all of a sudden—where? Judge yourself.” |
| — Извините меня, я не могу взять в толк, о чем вы изволите говорить… Объяснитесь. | “Pardon me, I do not understand what you are talking about. Explain yourself more distinctly.” |
| «Как мне ему объяснить?» — подумал Ковалев и, собравшись с духом, начал: | “How shall I make my meaning plainer to him?” Then plucking up fresh courage, he continued. |
| — Конечно, я… впрочем, я майор. Мне ходить без носа, согласитесь, это неприлично. Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа; но, имея в виду получить… притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарева, статская советница, и другие… Вы посудите сами… я не знаю, милостивый государь. (При этом майор Ковалев пожал плечами.) Извините… если на это смотреть сообразно с правилами долга и чести… вы сами можете понять… | “Naturally—besides I am a Major. You must admit it is not befitting that I should go about without a nose. An old apple-woman on the Ascension Bridge may carry on her business without one, but since I am on the look out for a post; besides in many houses I am acquainted with ladies of high position—Madame Tchektyriev, wife of a state-councillor, and many others. So you see—I do not know, honourable sir, what you——” (here the Major shrugged his shoulders). “Pardon me; if one regards the matter from the point of view of duty and honour—you will yourself understand——” |
| — Ничего решительно не понимаю, — отвечал нос. — Изъяснитесь удовлетворительнее. | “I understand nothing,” answered the nose. “I repeat, please explain yourself more distinctly.” |
| — Милостивый государь… — сказал Ковалев с чувством собственного достоинства, — я не знаю, как понимать слова ваши… Здесь все дело, кажется, совершенно очевидно… Или вы хотите… Ведь вы мой собственный нос! | “Honourable sir,” said Kovaloff with dignity, “I do not know how I am to understand your words. It seems to me the matter is as clear as possible. Or do you wish—but you are after all my own nose!” |
| Нос посмотрел на майора, и брови его несколько нахмурились. | The nose looked at the Major and wrinkled its forehead. |
| — Вы ошибаетесь, милостивый государь. Я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего вицмундира, вы должны служить по другому ведомству. | “There you are wrong, respected sir; I am myself. Besides, there can be no close relations between us. To judge by the buttons of your uniform, you must be in quite a different department to mine.” |
| Сказавши это, нос отвернулся и продолжал молиться. | So saying, the nose turned away. |
| Ковалев совершенно смешался, не зная, что делать и что даже подумать. В это время послышался приятный шум дамского платья; подошла пожилая дама, вся убранная кружевами, и с нею тоненькая, в белом платье, очень мило рисовавшемся на ее стройной талии, в палевой шляпке, легкой, как пирожное. За ними остановился и открыл табакерку высокий гайдук с большими бакенбардами и целой дюжиной воротников. | Kovaloff was completely puzzled; he did not know what to do, and still less what to think. At this moment he heard the pleasant rustling of a lady's dress, and there approached an elderly lady wearing a quantity of lace, and by her side her graceful daughter in a white dress which set off her slender figure to advantage, and wearing a light straw hat. Behind the ladies marched a tall lackey with long whiskers. |
| Ковалев подступил поближе, высунул батистовый воротничок манишки, поправил висевшие на золотой цепочке свои печатки и, улыбаясь по сторонам, обратил внимание на легонькую даму, которая, как весенний цветочек, слегка наклонялась и подносила ко лбу свою беленькую ручку с полупрозрачными пальцами. Улыбка на лице Ковалева раздвинулась еще далее, когда он увидел из-под шляпки ее кругленький, яркой белизны подбородок и часть щеки осененной цветом первой весенней розы. Но вдруг он отскочил, как будто бы обжегшись. Он вспомнил, что у него вместо носа совершенно нет ничего, и слезы выдавились из глаз его. Он оборотился с тем, чтобы напрямик сказать господину в мундире, что он только прикинулся статским советником, что он плут и подлец и что он больше ничего, как только его собственный нос… Но носа уже не было; он успел ускакать, вероятно опять к кому-нибудь с визитом. | Kovaloff advanced a few steps, adjusted his cambric collar, arranged his seals which hung by a little gold chain, and with smiling face fixed his eyes on the graceful lady, who bowed lightly like a spring flower, and raised to her brow her little white hand with transparent fingers. He smiled still more when he spied under the brim of her hat her little round chin, and part of her cheek faintly tinted with rose-colour. But suddenly he sprang back as though he had been scorched. He remembered that he had nothing but an absolute blank in place of a nose, and tears started to his eyes. He turned round in order to tell the gentleman in uniform that he was only a state-councillor in appearance, but really a scoundrel and a rascal, and nothing else but his own nose; but the nose was no longer there. He had had time to go, doubtless in order to continue his visits. |
| Это повергло Ковалева в отчаяние. Он пошел назад и остановился с минуту под колоннадою, тщательно смотря во все стороны, не попадется ли где нос. Он очень хорошо помнил, что шляпа на нем была с плюмажем и мундир с золотым шитьем; но шинель не заметил, ни цвета его кареты, ни лошадей, ни даже того, был ли у него сзади какой-нибудь лакей и в какой ливрее. Притом карет неслось такое множество взад и вперед и с такою быстротою, что трудно было даже приметить; но если бы и приметил он какую-нибудь из них, то не имел бы никаких средств остановить. День был прекрасный и солнечный. На Невском народу была тьма; дам целый цветочный водопад сыпался по всему тротуару, начиная от Полицейского до Аничкина моста. Вон и знакомый ему надворный советник идет, которого он называл подполковником, особливо ежели то случалось при посторонних. Вон и Ярыгин, столоначальник в сенате, большой приятель, который вечно в бостоне обремизивался, когда играл восемь. Вон и другой майор, получивший на Кавказе асессорство, махает рукой, чтобы шел к нему… | His disappearance plunged Kovaloff into despair. He went back and stood for a moment under a colonnade, looking round him on all sides in hope of perceiving the nose somewhere. He remembered very well that it wore a hat with a plume in it and a gold-embroidered uniform; but he had not noticed the shape of the cloak, nor the color of the carriages and the horses, nor even whether a lackey stood behind it, and, if so, what sort of livery he wore. Moreover, so many carriages were passing that it would have been difficult to recognize one, and even if he had done so, there would have been no means of stopping it. The day was fine and sunny. An immense crowd was passing to and fro in the Nevsky Avenue; a variegated stream of ladies flowed along the pavement. There was his acquaintance, the Privy Councilor, whom he was accustomed to style “General,” especially when strangers were present. There was Yarygin, his intimate friend who always lost in the evenings at whist; and there another Major, who had obtained the rank of committee-man in the Caucasus, beckoned to him. |
| — А, черт возьми! — сказал Ковалев. — Эй, извозчик, вези прямо к обер-полицмейстеру! | “Go to the deuce!” said Kovaloff sotto voce. “Hi! coachman, drive me straight to the superintendent of police. |
| Ковалев сел в дрожки и только покрикивал извозчику: «Валяй во всю ивановскую!» | So saying, he got into a droshky and continued to shout all the time to the coachman “Drive hard!” |
| — У себя обер-полицмейстер? — вскричал он, зашедши в сени. | “Is the police superintendent at home?” he asked on entering the front hall. |
| — Никак нет, — отвечал привратник, — только что уехал. | “No, sir,” answered the porter, “he has just gone out.” |
| — Вот тебе раз! | “Ah, just as I thought!” |
| — Да, — прибавил привратник, — оно и не так давно, но уехал. Минуточкой бы пришли раньше, то, может, застали бы дома. | “Yes,” continued the porter, “he has only just gone out; if you had been a moment earlier you would perhaps have caught him.” |
| Ковалев, не отнимая платка от лица, сел на извозчика и закричал отчаянным голосом: | Kovaloff, still holding his handkerchief to his face, re-entered the droshky and cried in a despairing voice. |
| — Пошел! | “Drive on!” |
| — Куда? — сказал извозчик. | “Where?” asked the coachman. |
| — Пошел прямо! | “Straight on!” |
| — Как прямо? тут поворот: направо или налево? | “But how? There are cross-roads here. Shall I go to the right or the left?” |
| Этот вопрос остановил Ковалева и заставил его опять подумать. В его положении следовало ему прежде всего отнестись в Управу благочиния, не потому, что оно имело прямое отношение к полиции, но потому, что ее распоряжения могли быть гораздо быстрее, чем в других местах; искать же удовлетворения по начальству того места, при котором нос объявил себя служащим, было бы безрассудно, потому что из собственных ответов носа уже можно было видеть, что для этого человека ничего не было священного и он мог так же солгать и в этом случае, как солгал, уверяя, что он никогда не видался с ним. Итак, Ковалев уже хотел было приказать ехать в Управу благочиния, как опять пришла мысль ему, что этот плут и мошенник, который поступил уже при первой встрече таким бессовестным образом, мог опять, удобно, пользуясь временем, как-нибудь улизнуть из города, — и тогда все искания будут тщетны, или могут продолжиться, чего боже сохрани, на целый месяц. Наконец, казалось, само небо вразумило его. Он решился отнестись прямо в газетную экспедицию и заблаговременно сделать публикацию с обстоятельным описанием всех качеств, дабы всякий, встретивший его, мог в ту же минуту его представить к нему или, по крайней мере, дать знать о месте пребывания. Итак, он, решив на этом, велел извозчику ехать в газетную экспедицию и во всю дорогу не переставал его тузить кулаком в спину, приговаривая: «Скорей, подлец! скорей, мошенник!» — «Эх, барин!» — говорил извозчик, потряхивая головой и стегая вожжой свою лошадь, на которой шерсть была длинная, как на болонке. Дрожки наконец остановились, и Ковалев, запыхавшись, вбежал в небольшую приемную комнату, где седой чиновник, в старом фраке и очках, сидел за столом и, взявши в зубы перо, считал принесенные медные деньги. | This question made Kovaloff reflect. In his situation it was necessary to have recourse to the police; not because the affair had anything to do with them directly but because they acted more promptly than other authorities. As for demanding any explanation from the department to which the nose claimed to belong, it would, he felt, be useless, for the answers of that gentleman showed that he regarded nothing as sacred, and he might just as likely have lied in this matter as in saying that he had never seen Kovaloff. But just as he was about to order the coachman to drive to the police-station, the idea occurred to him that this rascally scoundrel who, at their first meeting, had behaved so disloyally towards him, might, profiting by the delay, quit the city secretly; and then all his searching would be in vain, or might last over a whole month. Finally, as though visited with a heavenly inspiration, he resolved to go directly to an advertisement office, and to advertise the loss of his nose, giving all its distinctive characteristics in detail, so that anyone who found it might bring it at once to him, or at any rate inform him where it lived. Having decided on this course, he ordered the coachman to drive to the advertisement office, and all the way he continued to punch him in the back—“Quick, scoundrel! quick!” “Yes, sir!” answered the coachman, lashing his shaggy horse with the reins. At last they arrived, and Kovaloff, out of breath, rushed into a little room where a grey-haired official, in an old coat and with spectacles on his nose, sat at a table holding his pen between his teeth, counting a heap of copper coins. |
| — Кто здесь принимает объявления? — закричал Ковалев. — А, здравствуйте! | “Who takes in the advertisements here?” exclaimed Kovaloff. |
| — Мое почтение, — сказал седой чиновник, поднявши на минуту глаза и опустивши их снова на разложенные кучи денег. | “At your service, sir,” answered the grey-haired functionary, looking up and then fastening his eyes again on the heap of coins before him. |
| — Я желаю припечатать… | “I wish to place an advertisement in your paper——” |
| — Позвольте. Прошу немножко повременить, — произнес чиновник, ставя одною рукою цифру на бумаге и передвигая пальцами левой руки два очка на счетах. | “Have the kindness to wait a minute,” answered the official, putting down figures on paper with one hand, and with the other moving two balls on his calculating-frame. |
| Лакей с галунами и наружностию, показывавшею пребывание его в аристократическом доме, стоял возле стола, с запискою в руках, и почел приличным показать свою общежительность: | A lackey, whose silver-laced coat showed that he served in one of the houses of the nobility, was standing by the table with a note in his hand, and speaking in a lively tone, by way of showing himself sociable. |
| — Поверите ли, сударь, что собачонка не сто́ит восьми гривен, то есть я не дал бы за нее и восьми грошей; а графиня любит, ей-богу, любит, — и вот тому, кто ее отыщет, сто рублей! Если сказать по приличию, то вот так, как мы теперь с вами, вкусы людей совсем не совместны: уж когда охотник, то держи легавую собаку или пуделя; не пожалей пятисот, тысячу дай, но зато уж чтоб была собака хорошая. | “Would you believe it, sir, this little dog is really not worth twenty-four kopecks, and for my own part I would not give a farthing for it; but the countess is quite gone upon it, and offers a hundred robles’ reward to anyone who finds it. To tell you the truth, the tastes of these people are very different from ours; they don't mind giving five hundred or a thousand rubles for a poodle or a pointer, provided it be a good one.” |
| Почтенный чиновник слушал это с значительною миною и в то же время занимался сметою: сколько букв в принесенной записке. По сторонам стояло множество старух, купеческих сидельцев и дворников с записками. В одной значилось, что отпускается в услужение кучер трезвого поведения; в другой — малоподержанная коляска, вывезенная в 1814 году из Парижа; там отпускалась дворовая девка девятнадцати лет, упражнявшаяся в прачечном деле, годная и для других работ; прочные дрожки без одной рессоры; молодая горячая лошадь в серых яблоках, семнадцати лет от роду; новые, полученные из Лондона, семена репы и редиса; дача со всеми угодьями: двумя стойлами для лошадей и местом, на котором можно развести превосходный березовый или еловый сад; там же находился вызов желающих купить старые подошвы, с приглашением явиться к переторжке каждый день от восьми до трех часов утра. Комната, в которой местилось все это общество, была маленькая, и воздух в ней был чрезвычайно густ; но коллежский асессор Ковалев не мог слышать запаха, потому что закрылся платком и потому что самый нос его находился бог знает в каких местах. | The official listened with a serious air while counting the number of letters contained in the note. At either side of the table stood a number of housekeepers, clerks and porters, carrying notes. The writer of one wished to sell a barouche, which had been brought from Paris in 1814 and had been very little used; others wanted to dispose of a strong droshky which wanted one spring, a spirited horse seventeen years old, and so on. The room where these people were collected was very small, and the air was very close; but Kovaloff was not affected by it, for he had covered his face with a handkerchief, and because his nose itself was heaven knew where. |
| — Милостивый государь, позвольте вас попросить… Мне очень нужно, — сказал он наконец с нетерпением. | “Sir, allow me to ask you—I am in a great hurry,” he said at last impatiently. |
| — Сейчас, сейчас! Два рубля сорок три копейки! Сию минуту! Рубль шестьдесят четыре копейки! — говорил седовласый господин, бросая старухам и дворникам записки в глаза. — Вам что угодно? — наконец сказал он, обратившись к Ковалеву. | “In a moment! In a moment! Two roubles, twenty-four kopecks—one minute! One rouble, sixty-four kopecks!” said the grey-haired official, throwing their notes back to the housekeepers and porters. “What do you wish?” he said, turning to Kovaloff. |
| — Я прошу… — сказал Ковалев, — случилось мошенничество или плутовство, я до сих пор не могу никак узнать. Я прошу только припечатать, что тот, кто ко мне этого подлеца представит, получит достаточное вознаграждение. | “I wish—” answered the latter, “I have just been swindled and cheated, and I cannot get hold of the perpetrator. I only want you to insert an advertisement to say that whoever brings this scoundrel to me will be well rewarded.” |
| — Позвольте узнать, как ваша фамилия? | “What is your name, please?” |
| — Нет, зачем же фамилию? Мне нельзя сказать ее. У меня много знакомых: Чехтарева, статская советница, Палагея Григорьевна Подточина, штаб-офицерша… Вдруг узнают, боже сохрани! Вы можете просто написать: коллежский асессор, или, еще лучше, состоящий в майорском чине. | “Why do you want my name? I have many lady friends—Madame Tchektyriev, wife of a state-councillor, Madame Podtotchina, wife of a Colonel. Heaven forbid that they should get to hear of it. You can simply write ‘committee-man,’ or, better, ‘Major.’” |
| — А сбежавший был ваш дворовый человек? | “And the man who has run away is your serf.” |
| — Какое дворовый человек? Это бы еще не такое большое мошенничество! Сбежал от меня… нос… | “Serf! If he was, it would not be such a great swindle! It is the nose which has absconded.” |
| — Гм! какая странная фамилия! И на большую сумму этот господин Носов обокрал вас? | “H'm! What a strange name. And this Mr Nose has stolen from you a considerable sum?” |
| — Нос то есть… вы не то думаете! Нос, мой собственный нос пропал неизвестно куда. Черт хотел подшутить надо мною! | “Mr Nose! Ah, you don't understand me! It is my own nose which has gone, I don't know where. The devil has played a trick on me.” |
| — Да каким же образом пропал? Я что-то не могу хорошенько понять. | “How has it disappeared? I don't understand.” |
| — Да я не могу вам сказать, каким образом; но главное то, что он разъезжает теперь по городу и называет себя статским советником. И потому я вас прошу объявить, чтобы поймавший представил его немедленно ко мне в самом скорейшем времени. Вы посудите, в самом деле, как же мне быть без такой заметной части тела? Это не тот что какой-нибудь мизинный палец на ноге, которую я в сапог — и никто не увидит, если его нет. Я бываю по четвергам у статской советницы Чехтаревой; Подточина Палагея Григорьевна, штаб-офицерша, и у ней дочка очень хорошенькая, тоже очень хорошие знакомые, и вы посудите сами, как же мне теперь… Мне теперь к ним нельзя явиться. | “I can't tell you how, but the important point is that now it walks about the city itself a state-councillor. That is why I want you to advertise that whoever gets hold of it should bring it as soon as possible to me. Consider; how can I live without such a prominent part of my body? It is not as if it were merely a little toe; I would only have to put my foot in my boot and no one would notice its absence. Every Thursday I call on the wife of M. Tchektyriev, the state-councillor; Madame Podtotchina, a Colonel's wife who has a very pretty daughter, is one of my acquaintances; and what am I to do now? I cannot appear before them like this.” |
| Чиновник задумался, что означали крепко сжавшиеся его губы. | The official compressed his lips and reflected. |
| — Нет, я не могу поместить такого объявления в газетах, — сказал он наконец после долгого молчания. | “No, I cannot insert an advertisement like that,” he said after a long pause. |
| — Как? отчего? | “What! Why not?” |
| — Так. Газета может потерять репутацию. Если всякий начнет писать, что у него сбежал нос, то… И так уже говорят, что печатается много несообразностей и ложных слухов. | “Because it might compromise the paper. Suppose everyone could advertise that his nose was lost. People already say that all sorts of nonsense and lies are inserted.” |
| — Да чем же это дело несообразное? Тут, кажется, ничего нет такого. | “But this is not nonsense! There is nothing of that sort in my case.” |
| — Это вам так кажется, что нет. А вот на прошлой неделе такой же был случай. Пришел чиновник таким же образом, как вы теперь пришли, принес записку, денег по расчету пришлось два рубля семьдесят три копейки, и все объявление состояло в том, что сбежал пудель черной шерсти. Кажется, что бы тут такое? А вышел пасквиль: пудель-то этот был казначей, не помню какого-то заведения. | “You think so? Listen a minute. Last week there was a case very like it. An official came, just as you have done, bringing an advertisement for the insertion of which he paid two roubles, sixty-three kopecks; and this advertisement simply announced the loss of a black-haired poodle. There did not seem to be anything out of the way in it, but it was really a satire; by the poodle was meant the cashier of some establishment or other.” |
| — Да ведь я вам не о пуделе делаю объявление, а о собственном моем носе: стало быть, почти то же, что о самом себе. | “But I am not talking of a poodle, but my own nose; i.e. almost myself.” |
| — Нет, такого объявления я никак не могу поместить. | “No, I cannot insert your advertisement.” |
| — Да когда у меня точно пропал нос! | “But my nose really has disappeared!” |
| — Если пропал, то это дело медика. Говорят, что есть такие люди, которые могут приставить какой угодно нос. Но, впрочем, я замечаю, что вы должны быть человек веселого нрава и любите в обществе пошутить. | “That is a matter for a doctor. There are said to be people who can provide you with any kind of nose you like. But I see that you are a witty man, and like to have your little joke.” |
| — Клянусь вам, вот как бог свят! Пожалуй, уж если до того дошло, то я покажу вам. | “But I swear to you on my word of honor. Look at my face yourself.” |
| — Зачем беспокоиться! — продолжал чиновник, нюхая табак. — Впрочем, если не в беспокойство, — прибавил он с движением любопытства, — то желательно бы взглянуть. | “Why put yourself out?” continued the official, taking a pinch of snuff. “All the same, if you don't mind,” he added with a touch of curiosity, “I should like to have a look at it.” |
| Коллежский асессор отнял от лица платок. | The committee-man removed the handkerchief from before his face. |
| — В самом деле, чрезвычайно странно! — сказал чиновник, — место совершенно гладкое, как будто бы только что выпеченный блин. Да, до невероятности ровное! | “It certainly does look odd,” said the official. “It is perfectly flat like a freshly fried pancake. It is hardly credible.” |
| — Ну, вы и теперь будете спорить? Вы видите сами, что нельзя не напечатать. Я вам буду особенно благодарен; и очень рад, что этот случай доставил мне удовольствие с вами познакомиться… | “Very well. Are you going to hesitate any more? You see it is impossible to refuse to advertise my loss. I shall be particularly obliged to you, and I shall be glad that this incident has procured me the pleasure of making your acquaintance.” |
| Майор, как видно из этого, решился на сей раз немного поподличать. | The Major, we see, did not even shrink from a slight humiliation. |
| — Напечатать-то, конечно, дело небольшое, — сказал чиновник, — только я не предвижу в этом никакой для вас выгоды. Если уже хотите, то отдайте тому, кто имеет искусное перо, описать это как редкое произведение натуры и напечатать эту статейку в «Северной пчеле» (тут он понюхал еще раз табаку) для пользы юношества (тут он утер нос) или так, для общего любопытства. | “It certainly is not difficult to advertise it,” replied the official; “but I don't see what good it would do you. However, if you lay so much stress on it, you should apply to someone who has a skilful pen, so that he may describe it as a curious, natural freak, and publish the article in the Northern Bee” (here he took another pinch) “for the benefit of youthful readers” (he wiped his nose), “or simply as a matter worthy of arousing public curiosity.” |
| Коллежский асессор был совершенно обезнадежен. Он опустил глаза в низ газеты, где было извещение о спектаклях; уже лицо его было готово улыбнуться, встретив имя актрисы, хорошенькой собою, и рука взялась за карман: есть ли при нем синяя ассигнация, потому что штаб-офицеры, по мнению Ковалева, должны сидеть в креслах, — но мысль о носе все испортила! | The committee-man felt completely discouraged. He let his eyes fall absent-mindedly on a daily paper in which theatrical performances were advertised. Reading there the name of an actress whom he knew to be pretty, he involuntarily smiled, and his hand sought his pocket to see if he had a blue ticket—for in Kovaloff's opinion superior officers like himself should not take a lesser-priced seat; but the thought of his lost nose suddenly spoilt everything. |
| Сам чиновник, казалось, был тронут затруднительным положением Ковалева. Желая сколько-нибудь облегчить его горесть, он почел приличным выразить участие свое в нескольких словах: | The official himself seemed touched at his difficult position. Desiring to console him, he tried to express his sympathy by a few polite words. |
| — Мне, право, очень прискорбно, что с вами случился такой анекдот. Не угодно ли вам понюхать табачку? это разбивает головные боли и печальные расположения; даже в отношении к геморроидам это хорошо. | “I much regret,” he said, “your extraordinary mishap. Will you not try a pinch of snuff? It clears the head, banishes depression, and is a good preventive against hemorrhoids.” |
| Говоря это, чиновник поднес Ковалеву табакерку, довольно ловко подвернув под нее крышку с портретом какой-то дамы в шляпе. | So saying, he reached his snuff-box out to Kovaloff, skilfully concealing at the same time the cover, which was adorned with the portrait of some lady or other. |
| Этот неумышленный поступок вывел из терпения Ковалева. | This act, quite innocent in itself, exasperated Kovaloff. |
| — Я не понимаю, как вы находите место шуткам, — сказал он с сердцем, — разве вы не видите, что у меня именно нет того, чем бы я мог понюхать? Чтоб черт побрал ваш табак! Я теперь не могу смотреть на него, и не только на скверный ваш березинский, но хоть бы вы поднесли мне самого рапе. | “I don't understand what you find to joke about in the matter,” he exclaimed angrily. “Don't you see that I lack precisely the essential feature for taking snuff? The devil take your snuff-box. I don't want to look at snuff now, not even the best, certainly not your vile stuff!” |
| Сказавши это, он вышел, глубоко раздосадованный, из газетной экспедиции и отправился к частному приставу, чрезвычайному охотнику до сахару. На дому его вся передняя, она же и столовая, была установлена сахарнaaыми головами, которые нанесли к нему из дружбы купцы. Кухарка в это время скидала с частного пристава казенные ботфорты; шпага и все военные доспехи уже мирно развесились по углам, и грозную треугольную шляпу уже затрогивал трехлетний сынок его; и он, после боевой, бранной жизни, готовился вкусить удовольствия мира. | Greatly incensed, he rushed out of the office, and made for the ward police inspector's residence. |
| Ковалев вошел к нему в то время, когда он потянулся, крякнул и сказал: «Эх, славно засну два часика!» И потому можно было предвидеть, что приход коллежского асессора был совершенно не вовремя; и не знаю, хотя бы он даже принес ему в то время несколько фунтов чаю или сукна, он бы не был принят слишком радушно. Частный был большой поощритель всех искусств и мануфактурностей, но государственную ассигнацию предпочитал всему. «Это вещь, — обыкновенно говорил он, — уж нет ничего лучше этой вещи: есть не просит, места займет немного, в кармане всегда поместится, уронишь — не расшибется». | Unfortunately he arrived at the very moment when the inspector, after a yawn and a stretch, was reflecting: "Now for two hours' sleep!" In short, the Collegiate Assessor's visit chanced to be exceedingly ill-timed. Incidentally, the inspector, though a great patron of manufacturers and the arts, preferred still more a Treasury note. "That's the thing!" he frequently would say. "It's a thing which can't be beaten anywhere, for it wants nothing at all to eat, and it takes up very little room, and it fits easily to the pocket, and it doesn't break in pieces if it happens to be dropped." |
| Частный принял довольно сухо Ковалева и сказал, что после обеда не то время, чтобы производить следствие, что сама натура назначила, чтобы, наевшись, немного отдохнуть (из этого коллежский асессор мог видеть, что частному приставу были небезызвестны изречения древних мудрецов), что у порядочного человека не оторвут носа и что много есть на свете всяких майоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам. | The commissary accorded Kovaloff a fairly frigid reception, saying that the afternoon was not the best time to come with a case, that nature required one to rest a little after eating (this showed the committee-man that the commissary was acquainted with the aphorisms of the ancient sages), and that respectable people did not have their noses stolen. |
| То есть не в бровь, а прямо в глаз! Нужно заметить, что Ковалев был чрезвычайно обидчивый человек. Он мог простить все, что ни говорили о нем самом, но никак не извинял, если это относилось к чину или званию. Он даже полагал, что в театральных пьесах можно пропускать все, что относится к обер-офицерам, но на штаб-офицеров никак не должно нападать. Прием частного так его сконфузил, что он тряхнул головою и сказал с чувством достоинства, немного расставив свои руки: «Признаюсь, после этаких обидных с вашей стороны замечаний я ничего не могу прибавить…» — и вышел. | The last allusion was too direct. We must remember that Kovaloff was a very sensitive man. He did not mind anything said against him as an individual, but he could not endure any reflection on his rank or social position. He even believed that in comedies one might allow attacks on junior officers, but never on their seniors. The commissary's reception of him hurt his feelings so much that he raised his head proudly, and said with dignity, “After such insulting expressions on your part, I have nothing more to say.” And he left the place. |
| Он приехал домой, едва слыша под собою ноги. Были уже сумерки. Печальною или чрезвычайно гадкою показалась ему квартира после всех этих неудачных исканий. Взошедши в переднюю, увидел он на кожаном запачканном диване лакея своего Ивана, который, лежа на спине, плевал в потолок и попадал довольно удачно в одно и то же место. Такое равнодушие человека взбесило его; он ударил его шляпою по лбу, примолвив: «Ты, свинья, всегда глупостями занимаешься!» | He reached his house quite wearied out. It was already growing dark. After all his fruitless search, his room seemed to him melancholy and even ugly. In the vestibule he saw his valet Ivan stretched on the leather couch and amusing himself by spitting at the ceiling, which he did very cleverly, hitting every time the same spot. His servant's equanimity enraged him; he struck him on the forehead with his hat, and said, “You good-for-nothing, you are always playing the fool!” |
| Иван вскочил вдруг с своего места и бросился со всех ног снимать с него плащ. | Ivan rose quickly and hastened to take off his master's cloak. |
| Вошедши в свою комнату, майор, усталый и печальный, бросился в кресла и наконец после нескольких вздохов сказал: | Once in his room, the Major, tired and depressed, threw himself in an armchair and, after sighing a while, began to soliloquize: |
| — Боже мой! боже мой! За что это такое несчастие? Будь я без руки или без ноги — все бы это лучше; будь я без ушей — скверно, однако ж все сноснее; но без носа человек — черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин, — просто возьми да и вышвырни за окошко! И пусть бы уже на войне отрубили или на дуэли, или я сам был причиною; но ведь пропал ни за что ни про что, пропал даром, ни за грош!.. Только нет, не может быть, — прибавил он, немного подумав. — Невероятно, чтобы нос пропал; никаким образом невероятно. Это, верно, или во сне снится, или просто грезится; может быть, я как-нибудь ошибкою выпил вместо воды водку, которою вытираю после бритья себе бороду. Иван, дурак, не принял, и я, верно, хватил ее. | “In heaven's name, why should such a misfortune befall me? If I had lost an arm or a leg, it would be less insupportable; but a man without a nose! Devil take it!—what is he good for? He is only fit to be thrown out of the window. If it had been taken from me in war or in a duel, or if I had lost it by my own fault! But it has disappeared inexplicably. But no! it is impossible,” he continued after reflecting a few moments, “it is incredible that a nose can disappear like that—quite incredible. I must be dreaming, or suffering from some hallucination; perhaps I swallowed, by mistake instead of water, the brandy with which I rub my chin after being shaved. That fool of an Ivan must have forgotten to take it away, and I must have swallowed it.” |
| Чтобы действительно увериться, что он не пьян, майор ущипнул себя так больно, что сам вскрикнул. Эта боль совершенно уверила его, что он действует и живет наяву. Он потихоньку приблизился к зеркалу и сначала зажмурил глаза с той мыслию, что авось-либо нос покажется на своем месте; но в ту же минуту отскочил назад, сказавши: | In order to find out whether he were really drunk, the Major pinched himself so hard that he involuntarily uttered a cry. The pain convinced him that he was quite wide awake. He walked slowly to the looking-glass and at first closed his eyes, hoping to see his nose suddenly in its proper place; but on opening them, he started back. |
| — Экой пасквильный вид! | “What a hideous sight!” he exclaimed. |
| Это было, точно, непонятно. Если бы пропала пуговица, серебряная ложка, часы или что-нибудь подобное; но пропасть, и кому же пропасть? и притом еще на собственной квартире!.. Майор Ковалев, сообразя все обстоятельства, предполагал едва ли не ближе всего к истине, что виною этого должен быть не кто другой, как штаб-офицерша Подточина, которая желала, чтобы он женился на ее дочери. Он и сам любил за нею приволокнуться, но избегал окончательной разделки. Когда же штаб-офицерша объявила ему напрямик, что она хочет выдать ее за него, он потихоньку отчалил с своими комплиментами, сказавши, что еще молод, что нужно ему прослужить лет пяток, чтобы уже ровно было сорок два года. И потому штаб-офицерша, верно из мщения, решилась его испортить и наняла для этого каких-нибудь колдовок-баб, потому что никаким образом нельзя было предположить, чтобы нос был отрезан: никто не входил к нему в комнату; цирюльник же Иван Яковлевич брил его еще в среду, а в продолжение всей среды и даже во весь четверток нос у него был цел — это он помнил и знал очень хорошо; притом была бы им чувствуема боль, и, без сомнения, рана не могла бы так скоро зажить и быть гладкою, как блин. Он строил в голове планы: звать ли штаб-офицершу формальным порядком в суд или явиться к ней самому и уличить ее. Размышления его прерваны были светом, блеснувшим сквозь все скважины дверей, который дал знать, что свеча в передней уже зажжена Иваном. Скоро показался и сам Иван, неся ее перед собою и озаряя ярко всю комнату. Первым движением Ковалева было схватить платок и закрыть то место, где вчера еще был нос, чтобы в самом деле глупый человек не зазевался, увидя у барина такую странность. | It was really incomprehensible. One might easily lose a button, a silver spoon, a watch, or something similar; but a loss like this, and in one's own dwelling! After considering all the circumstances, Major Kovaloff felt inclined to suppose that the cause of all his trouble should be laid at the door of Madame Podtotchina, the Colonel's wife, who wished him to marry her daughter. He himself paid her court readily, but always avoided coming to the point. And when the lady one day told him point-blank that she wished him to marry her daughter, he gently drew back, declaring that he was still too young, and that he had to serve five years more before he would be forty-two. This must be the reason why the lady, in revenge, had resolved to bring him into disgrace, and had hired two sorceresses for that object. One thing was certain—his nose had not been cut off; no one had entered his room, and as for Ivan Jakovlevitch—he had been shaved by him on Wednesday, and during that day and the whole of Thursday his nose had been there, as he knew and well remembered. Moreover, if his nose had been cut off he would naturally have felt pain, and doubtless the wound would not have healed so quickly, nor would the surface have been as flat as a pancake. All kinds of plans passed through his head: should he bring a legal action against the wife of a superior officer, or should he go to her and charge her openly with her treachery? His reflections were interrupted by a sudden light, which shone through all the chinks of the door, showing that Ivan had lit the wax-candles in the vestibule. Soon Ivan himself came in with the lights. Kovaloff quickly seized a handkerchief and covered the place where his nose had been the evening before, so that his blockhead of a servant might not gape with his mouth wide open when he saw his master's extraordinary appearance. |
| Не успел Иван уйти в конуру свою, как послышался в передней незнакомый голос, произнесший: | Scarcely had Ivan returned to the vestibule than a stranger's voice was heard there. |
| — Здесь ли живет коллежский асессор Ковалев? | “Does Major Kovaloff live here?” it asked. |
| — Войдите. Майор Ковалев здесь, — сказал Ковалев, вскочивши поспешно и отворяя дверь. | “Come in!” said the Major, rising rapidly and opening the door. |
| Вошел полицейский чиновник красивой наружности, с бакенбардами не слишком светлыми и не темными, с довольно полными щеками, тот самый, который в начале повести стоял в конце Исакиевского моста. | He saw a police official of pleasant appearance, with grey whiskers and fairly full cheeks—the same who at the commencement of this story was standing at the end of the Isaac Bridge. |
| — Вы изволили затерять нос свой? | “You have lost your nose?” he asked. |
| — Так точно. | “Exactly so.” |
| — Он теперь найден. | “It has just been found.” |
| — Что вы говорите? — закричал майор Ковалев. Радость отняла у него язык. Он глядел в оба на стоявшего перед ним квартального, на полных губах и щеках которого ярко мелькал трепетный свет свечи. — Каким образом? | “What—do you say?” stammered Major Kovaloff. Joy had suddenly paralysed his tongue. He stared at the police commissary on whose cheeks and full lips fell the flickering light of the candle. “How was it?” he asked at last. |
| — Странным случаем: его перехватили почти на дороге. Он уже садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу. И пашпорт давно был написан на имя одного чиновника. И странно то, что я сам принял его сначала за господина. Но, к счастию, были со мной очки, и я тот же час увидел, что это был нос. Ведь я близорук, и если вы станете передо мною, то я вижу только, что у вас лицо, но ни носа, ни бороды, ничего не замечу. Моя теща, то есть мать жены моей, тоже ничего не видит. | “By a very singular chance. It has been arrested just as it was getting into a carriage for Riga. Its passport had been made out some time ago in the name of an official; and what is still more strange, I myself took it at first for a gentleman. Fortunately I had my glasses with me, and then I saw at once that it was a nose. I am shortsighted, you know, and as you stand before me I cannot distinguish your nose, your beard, or anything else. My mother-in-law can hardly see at all.” |
| Ковалев был вне себя. | Kovaloff was beside himself with excitement. |
| — Где же он? Где? Я сейчас побегу. | “Where is it? Where? I will hasten there at once.” |
| — Не беспокойтесь. Я, зная, что он вам нужен, принес его с собою. И странно то, что главный участник в этом деле есть мошенник цирюльник на Вознесенской улице, который сидит теперь на съезжей. Я давно подозревал его в пьянстве и воровстве, и еще третьего дня стащил он в одной лавочке бортище пуговиц. Нос ваш совершенно таков, как был. | “Don't put yourself out. Knowing that you need it, I have brought it with me. Another singular thing is that the principal culprit in the matter is a scoundrel of a barber living in the Ascension Avenue, who is now safely locked up. I had long suspected him of drunkenness and theft; only the day before yesterday he stole some buttons in a shop. Your nose is quite uninjured.” |
| При этом квартальный полез в карман и вытащил оттуда завернутый в бумажке нос. | So saying, the police commissary put his hand in his pocket and brought out the nose wrapped up in paper. |
| — Так, он! — закричал Ковалев. — Точно, он! Выкушайте сегодня со мною чашечку чаю. | “Yes, yes, that is it!” exclaimed Kovaloff. “Will you not stay and drink a cup of tea with me?” |
| — Почел бы за большую приятность, но никак не могу: мне нужно заехать отсюда в смирительный дом… Очень большая поднялась дороговизна на все припасы… У меня в доме живет и теща, то есть мать моей жены, и дети; старший особенно подает большие надежды: очень умный мальчишка, но средств для воспитания совершенно нет никаких… | “I should like to very much, but I cannot. I must go at once to the House of Correction. The cost of living is very high nowadays. My mother-in-law lives with me, and there are several children; the eldest is very hopeful and intelligent, but I have no means for their education.” |
| Ковалев догадался и, схватив со стола красную ассигнацию, сунул в руки надзирателю, который, расшаркавшись, вышел за дверь, и в ту же почти минуту Ковалев слышал уже голос его на улице, где он увещевал по зубам одного глупого мужика, наехавшего с своею телегою как раз на бульвар. | Kovalev guessed it and, grabbing a red note from the table, thrust it into the hands of the warden, who, with a bow, walked out the door, and at the same almost minute Kovalev heard his voice on the street, where he was admonishing in the teeth of one stupid peasant who had run over with his body just on the boulevard. |
| Коллежский асессор по уходе квартального несколько минут оставался в каком-то неопределенном состоянии и едва через несколько минут пришел в возможность видеть и чувствовать: в такое беспамятство повергла его неожиданная радость. Он взял бережливо найденный нос в обе руки, сложенные горстью, и еще раз рассмотрел его внимательно. | After the commissary's departure, Kovaloff remained for some time plunged in a kind of vague reverie, and did not recover full consciousness for several moments, so great was the effect of this unexpected good news. He placed the recovered nose carefully in the palm of his hand, and examined it again with the greatest attention. |
| — Так, он, точно он! — говорил майор Ковалев. — Вот и прыщик на левой стороне, вскочивший вчерашнего дня. | “Yes, this is it!” he said to himself. “Here is the heat-boil on the left side, which came out yesterday.” |
| Майор чуть не засмеялся от радости. | And he nearly laughed aloud with delight. |
| Но на свете нет ничего долговременного, а потому и радость в следующую минуту за первою уже не так жива; в третью минуту она становится еще слабее и наконец незаметно сливается с обыкновенным положением души, как на воде круг, рожденный падением камешка, наконец сливается с гладкою поверхностью. Ковалев начал размышлять и смекнул, что дело еще не кончено: нос найден, но ведь нужно же его приставить, поместить на свое место. | But nothing is permanent in this world. Joy in the second moment of its arrival is already less keen than in the first, is still fainter in the third, and finishes by coalescing with our normal mental state, just as the circles which the fall of a pebble forms on the surface of water, gradually die away. Kovaloff began to meditate, and saw that his difficulties were not yet over; his nose had been recovered, but it had to be joined on again in its proper place. |
| — А что, если он не пристанет? | And suppose it could not? |
| При таком вопросе, сделанном самому себе, майор побледнел. | As he put this question to himself, Kovaloff grew pale. |
| С чувством неизьяснимого страха бросился он к столу, придвинул зеркало, чтобы как-нибудь не поставить нос криво. Руки его дрожали. Осторожно и осмотрительно наложил он его на прежнее место. О ужас! Нос не приклеивался!.. Он поднес его ко рту, нагрел его слегка своим дыханием и опять поднес к гладкому месту, находившемуся между двух щек; но нос никаким образом не держался. | With a feeling of indescribable dread, he rushed towards his dressing-table, and stood before the mirror in order that he might not place his nose crookedly. His hands trembled. Very carefully he placed it where it had been before. Horror! It did not remain there. He held it to his mouth and warmed it a little with his breath, and then placed it there again; but it would not hold. |
| — Ну! ну же! полезай, дурак! — говорил он ему. Но нос был как деревянный и падал на стол с таким странным звуком, как будто бы пробка. Лицо майора судорожно скривилось. — Неужели он не прирастет? — говорил он в испуге. Но сколько раз ни подносил он его на его же собственное место, старание было по-прежнему неуспешно. | “Hold on, you stupid!” he said. But the nose seemed to be made of wood, and fell back on the table with a strange noise, as though it had been a cork. The Major's face began to twitch feverishly. “Is it possible that it won't stick?” he asked himself, full of alarm. But however often he tried, all his efforts were in vain. |
| Он кликнул Ивана и послал его за доктором, который занимал в том же самом доме лучшую квартиру в бельэтаже. Доктор этот был видный из себя мужчина, имел прекрасные смолистые бакенбарды, свежую, здоровую докторшу, ел поутру свежие яблоки и держал рот в необыкновенной чистоте, полоща его каждое утро почти три четверти часа и шлифуя зубы пятью разных родов щеточками. Доктор явился в ту же минуту. Спросивши, как давно случилось несчастие, он поднял майора Ковалева за подбородок и дал ему большим пальцем щелчка в то самое место, где прежде был нос, так что майор должен был откинуть свою голову назад с такою силою, что ударился затылком в стену. Медик сказал, что это ничего, и, посоветовавши отодвинуться немного от стены, велел ему перегнуть голову сначала на правую сторону и, пощупавши то место, где прежде был нос, сказал: «Гм!» Потом велел ему перегнуть голову на левую сторону и сказал: «Гм!» — и в заключение дал опять ему большим пальцем щелчка, так что майор Ковалев дернул головою, как конь, которому смотрят в зубы. Сделавши такую пробу, медик покачал головою и сказал: | He called Ivan, and sent him to fetch the doctor who occupied the finest flat in the mansion. This doctor was a man of imposing appearance, who had magnificent black whiskers and a healthy wife. He ate fresh apples every morning, and cleaned his teeth with extreme care, using five different tooth-brushes for three-quarters of an hour daily. The doctor came immediately. After having asked the Major when this misfortune had happened, he raised his chin and gave him a fillip with his finger just where the nose had been, in such a way that the Major suddenly threw back his head and struck the wall with it. The doctor said that did not matter; then, making him turn his face to the right, he felt the vacant place and said “H'm!” then he made him turn it to the left and did the same; finally he again gave him a fillip with his finger, so that the Major started like a horse whose teeth are being examined. |
| — Нет, нельзя. Вы уж лучше так оставайтесь, потому что можно сделать еще хуже. Оно, конечно, приставить можно; я бы, пожалуй, вам сейчас приставил его; но я вас уверяю, что это для вас хуже. | After this experiment, the doctor shook his head and said, “No, it cannot be done. Rather remain as you are, lest something worse happen. Certainly one could replace it at once, but I assure you the remedy would be worse than the disease.” |
| — Вот хорошо! как же мне оставаться без носа? — сказал Ковалев. — Уж хуже не может быть, как теперь. Это просто черт знает что! Куда же я с этакою пасквильностию покажуся? Я имею хорошее знакомство; вот и сегодня мне нужно быть на вечере в двух домах. Я со многими знаком: статская советница Чехтарева, Подточина — штаб-офицерша… хоть после теперешнего поступка ее я не имею с ней другого дела, как только чрез полицию. Сделайте милость, — произнес Ковалев умоляющим голосом, — нет ли средства? как-нибудь приставьте; хоть не хорошо, лишь бы только держался; я даже могу его слегка подпирать рукою в опасных случаях. Я же притом и не танцую, чтобы мог вредить каким-нибудь неосторожным движением. Все, что относится насчет благодарности за визиты, уж будьте уверены, сколько дозволят мои средства… | “All very fine, but how am I to go on without a nose?” answered Kovaloff. “There is nothing worse than that. How can I show myself with such a villainous appearance? I go into good society, and this evening I am invited to two parties. I know several ladies, Madame Tchektyriev, the wife of a state-councillor, Madame Podtotchina—although after what she has done, I don't want to have anything to do with her except through the agency of the police. I beg you,” continued Kovaloff in a supplicating tone, “find some way or other of replacing it; even if it is not quite firm, as long as it holds at all; I can keep it in place sometimes with my hand, whenever there is any risk. Besides, I do not even dance, so that it is not likely to be injured by any sudden movement. As to your fee, be in no anxiety about that; I can well afford it.” |
| — Верите ли, — сказал доктор ни громким, ни тихим голосом, но чрезвычайно уветливым и магнетическим, — что я никогда из корысти не лечу. Это противно моим правилам и моему искусству. Правда, я беру за визиты, но единственно с тем только, чтобы не обидеть моим отказом. Конечно, я бы приставил ваш нос; но я вас уверяю честью, если уже вы не верите моему слову, что это будет гораздо хуже. Предоставьте лучше действию самой натуры. Мойте чаще холодною водою, и я вас уверяю, что вы, не имея носа, будете так же здоровы, как если бы имели его. А нос я вам советую положить в банку со спиртом или, еще лучше, влить туда две столовые ложки острой водки и подогретого уксуса, — и тогда вы можете взять за него порядочные деньги. Я даже сам возьму его, если вы только не подорожитесь. | “Believe me,” answered the doctor in a voice which was neither too high nor too low, but soft and almost magnetic, “I do not treat patients from love of gain. That would be contrary to my principles and to my art. It is true that I accept fees, but that is only not to hurt my patients' feelings by refusing them. I could certainly replace your nose, but I assure you on my word of honour, it would only make matters worse. Rather let Nature do her own work. Wash the place often with cold water, and I assure you that even without a nose, you will be just as well as if you had one. As to the nose itself, I advise you to have it preserved in a bottle of spirits, or, still better, of warm vinegar mixed with two spoonfuls of brandy, and then you can sell it at a good price. I would be willing to take it myself, provided you do not ask too much.” |
| — Нет, нет! ни за что не продам! — вскричал отчаянный майор Ковалев, — лучше пусть он пропадет! | “No, no, I shall not sell it at any price. I would rather it were lost again.” |
| — Извините! — сказал доктор, откланиваясь, — я хотел быть вам полезным… Что ж делать! По крайней мере, вы видели мое старание. | “Excuse me,” said the doctor, taking his leave. “I hoped to be useful to you, but I can do nothing more; you are at any rate convinced of my good-will.” So saying, the doctor left the room with a dignified air. |
| Сказавши это, доктор с благородною осанкою вышел из комнаты. Ковалев не заметил даже лица его и в глубокой бесчувственности видел только выглядывавшие из рукавов его черного фрака рукавчики белой и чистой, как снег, рубашки. | Kovaloff did not even notice his departure. Absorbed in a profound reverie, he only saw the edge of his snow-white cuffs emerging from the sleeves of his black coat. |
| Он решился на другой же день, прежде представления жалобы, писать к штаб-офицерше, не согласится ли она без бою возвратить ему то, что следует. Письмо было такого содержания: | The next day he resolved, before bringing a formal action, to write to the Colonel's wife and see whether she would not return to him, without further dispute, that of which she had deprived him. The letter ran as follows: |
| «Милостивая государыня Александра Григорьевна! | “To Madame Alexandra Podtotchina, |
| Не могу понять странного со стороны вашей действия. Будьте уверены, что, поступая таким образом, ничего вы не выиграете и ничуть не принудите меня жениться на вашей дочери. Поверьте, что история насчет моего носа мне совершенно известна, равно как то, что в этом вы есть главные участницы, а не кто другой. Внезапное его отделение с своего места, побег и маскирование, то под видом одного чиновника, то, наконец, в собственном виде, есть больше ничего, кроме следствие волхвований, произведенных вами или теми, которые упражняются в подобных вам благородных занятиях. Я с своей стороны почитаю долгом вас предуведомить: если упоминаемый мною нос не будет сегодня же на своем месте, то я принужден буду прибегнуть к защите и покровительству законов. | “I hardly understand your method of action. Be sure that by adopting such a course you will gain nothing, and will certainly not succeed in making me marry your daughter. Believe me, the story of my nose has become well known; it is you and no one else who have taken the principal part in it. Its unexpected separation from the place which it occupied, its flight and its appearances sometimes in the disguise of an official, sometimes in proper person, are nothing but the consequence of unholy spells employed by you or by persons who, like you, are addicted to such honorable pursuits. On my part, I wish to inform you, that if the above-mentioned nose is not restored to-day to its proper place, I shall be obliged to have recourse to legal procedure. |
| Впрочем, с совершенным почтением к вам имею честь быть. Ваш покорный слуга | “For the rest, with all respect, I have the honor to be your humble servant, |
| Платон Ковалев». | “Platon Kovaloff.” |
| «Милостивый государь Платон Кузьмич! | “Major Platon Kovaloff,— |
| Чрезвычайно удивило меня письмо ваше. Я, признаюсь вам по откровенности, никак не ожидала, а тем более относительно несправедливых укоризн со стороны вашей. Предуведомляю вас, что я чиновника, о котором упоминаете вы, никогда не принимала у себя в доме, ни замаскированного, ни в настоящем виде. Бывал у меня, правда, Филипп Иванович Потанчиков. И хотя он, точно, искал руки моей дочери, будучи сам хорошего, трезвого поведения и великой учености, но я никогда не подавала ему никакой надежды. Вы упоминаете еще о носе. Если вы разумеете под сим, что будто бы я хотела оставить вас с носом, то есть дать вам формальный отказ, то меня удивляет, что вы сами об этом говорите, тогда как я, сколько вам известно, была совершенно противного мнения, и если вы теперь же посватаетесь на моей дочери законным образом, я готова сей же час удовлетворить вас, ибо это составляло всегда предмет моего живейшего желания, в надежде чего остаюсь всегда готовою к услугам вашим | “Your letter has profoundly astonished me. I must confess that I had not expected such unjust reproaches on your part. I assure you that the official of whom you speak has not been at my house, either disguised or in his proper person. It is true that Philippe Ivanovitch Potantchikoff has paid visits at my house, and though he has actually asked for my daughter's hand, and was a man of good breeding, respectable and intelligent, I never gave him any hope. Again, you say something about a nose. If you intend to imply by that that I wished to snub you, i.e. to meet you with a refusal, I am very astonished because, as you well know, I was quite of the opposite mind. If after this you wish to ask for my daughter's hand, I should be glad to gratify you, for such has also been the object of my most fervent desire, in the hope of the accomplishment of which, I remain, yours most sincerely, |
| Александра Подточина». | “Alexandra Podtotchina.” |
| «Нет, — говорил Ковалев, прочитавши письмо. — Она точно не виновата. Не может быть! Письмо так написано, как не может написать человек, виноватый в преступлений. — Коллежский асессор был в этом сведущ потому, что был посылан несколько раз на следствие еще в Кавказской области. — Каким же образом, какими судьбами это приключилось? Только черт разберет это!» — сказал он наконец, опустив руки. | “No,” said Kovaloff, after having reperused the letter, “she is certainly not guilty. It is impossible. Such a letter could not be written by a criminal.” The committee-man was experienced in such matters, for he had been often officially deputed to conduct criminal investigations while in the Caucasus. “But then how and by what trick of fate has the thing happened?” he said to himself with a gesture of discouragement. “The devil must be at the bottom of it.” |
| Между тем слухи об этом необыкновенном происшествии распространились по всей столице, и, как водится, не без особенных прибавлений. Тогда умы всех именно настроены были к чрезвычайному: недавно только что занимали публику опыты действия магнетизма. Притом история о танцующих стульях в Конюшенной улице была еще свежа, и потому нечего удивляться, что скоро начали говорить, будто нос коллежского асессора Ковалева ровно в три часа прогуливается по Невскому проспекту. Любопытных стекалось каждый день множество. Сказал кто-то, что нос будто бы находился в магазине Юнкера — и возле Юнкера такая сделалась толпа и давка, что должна была даже полиция вступиться. Один спекулятор почтенной наружности, с бакенбардами, продававший при входе в театр разные сухие кондитерские пирожки, нарочно поделал прекрасные деревянные прочные скамьи, на которые приглашал любопытных становиться за восемьдесят копеек от каждого посетителя. Один заслуженный полковник нарочно для этого вышел раньше из дому и с большим трудом пробрался сквозь толпу; но, к большому негодованию своему, увидел в окне магазина вместо носа обыкновенную шерстяную фуфайку и литографированную картинку с изображением девушки, поправлявшей чулок, и глядевшего на нее из-за дерева франта с откидным жилетом и небольшою бородкою, — картинку, уже более десяти лет висящую все на одном месте. Отошед, он сказал с досадою: «Как можно этакими глупыми и неправдоподобными слухами смущать народ?» | Meanwhile the rumour of this extraordinary event had spread all over the city, and, as is generally the case, not without numerous additions. At that period there was a general disposition to believe in the miraculous; the public had recently been impressed by experiments in magnetism. The story of the floating chairs in Koniouchennaia Street was still quite recent, and there was nothing astonishing in hearing soon afterwards that Major Kovaloff's nose was to be seen walking every day at three o'clock on the Neffsky Avenue. The crowd of curious spectators which gathered there daily was enormous. On one occasion someone spread a report that the nose was in Junker's stores and immediately the place was besieged by such a crowd that the police had to interfere and establish order. A certain speculator with a grave, whiskered face, who sold cakes at a theatre door, had some strong wooden benches made which he placed before the window of the stores, and obligingly invited the public to stand on them and look in, at the modest charge of twenty-four kopecks. A veteran colonel, leaving his house earlier than usual expressly for the purpose, had the greatest difficulty in elbowing his way through the crowd, but to his great indignation he saw nothing in the store window but an ordinary flannel waistcoat and a coloured lithograph representing a young girl darning a stocking, while an elegant youth in a waistcoat with large lappels watched her from behind a tree. The picture had hung in the same place for more than ten years. The colonel went off, growling savagely to himself, “How can the fools let themselves be excited by such idiotic stories?” |
| Потом пронесся слух, что не на Невском проспекте, а в Таврическом саду прогуливается нос майора Ковалева, что будто бы он давно уже там; что когда еще проживал там Хозрев-Мирза, то очень удивлялся этой странной игре природы. Некоторые из студентов Хирургической академии отправились туда. Одна знатная, почтенная дама просила особенным письмом смотрителя за садом показать детям ее этот редкий феномен и, если можно, с объяснением наставительным и назидательным для юношей. | Then another rumour got abroad, to the effect that the nose of Major Kovaloff was in the habit of walking not on the Neffsky Avenue but in the Tauris Gardens. Some students of the Academy of Surgery went there on purpose to see it. A high-born lady wrote to the keeper of the gardens asking him to show her children this rare phenomenon, and to give them some suitable instruction on the occasion. |
| Всем этим происшествиям были чрезвычайно рады все светские, необходимые посетители раутов, любившие смешить дам, у которых запас в то время совершенно истощился. Небольшая часть почтенных и благонамеренных людей была чрезвычайно недовольна. Один господин говорил с негодованием, что он не понимает, как в нынешний просвещенный век могут распространяться нелепые выдумки, и что он удивляется, как не обратит на это внимание правительство. Господин этот, как видно, принадлежал к числу тех господ, которые желали бы впутать правительство во все, даже в свои ежедневные ссоры с женою. Вслед за этим… но здесь вновь все происшествие скрывается туманом, и что было потом, решительно неизвестно. | All these incidents were eagerly collected by the town wits, who just then were very short of anecdotes adapted to amuse ladies. On the other hand, the minority of solid, sober people were very much displeased. One gentleman asserted with great indignation that he could not understand how in our enlightened age such absurdities could spread abroad, and he was astonished that the Government did not direct their attention to the matter. This gentleman evidently belonged to the category of those people who wish the Government to interfere in everything, even in their daily quarrels with their wives. But here the course of events is again obscured by a veil. |
| Russian | English |
|---|---|
| Чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия: вдруг тот самый нос, который разъезжал в чине статского советника и наделал столько шуму в городе, очутился как ни в чем не бывало вновь на своем месте, то есть именно между двух щек майора Ковалева. Это случилось уже апреля седьмого числа. Проснувшись и нечаянно взглянув в зеркало, видит он: нос! — хвать рукою — точно нос! «Эге!» — сказал Ковалев и в радости чуть не дернул по всей комнате босиком тропака, но вошедший Иван помешал. Он приказал тот же час дать себе умыться и, умываясь, взглянул еще раз в зеркало: нос! Вытираясь утиральником, он опять взглянул в зеркало: нос! | Farce really does occur in this world, and, sometimes, farce altogether without an element of probability. Thus, the nose which lately had gone about as a State Councillor, and stirred all the city, suddenly reoccupied its proper place (between the two cheeks of Major Kovalev) as though nothing at all had happened. The date was 7 April, and when, that morning, the major awoke as usual, and, as usual, threw a despairing glance at the mirror, he this time, beheld before him, what?--why, the nose again! Instantly he took hold of it. Yes, the nose, the nose precisely! "Aha!" he shouted, and, in his joy, might have executed a trepak about the room in bare feet had not Ivan's entry suddenly checked him. Then he had himself furnished with materials for washing, washed, and glanced at the mirror again. Oh, the nose was there still! So next he rubbed it vigorously with the towel. Ah, still it was there, the same as ever! |
| — А посмотри, Иван, кажется, у меня на носу как будто прыщик, — сказал он и между тем думал: «Вот беда, как Иван скажет: да нет, судырь, не только прыщика, и самого носа нет!» | "Look, Ivan," he said. "Surely there is a pimple on my nose?" But meanwhile he was thinking: "What if he should reply: `You are wrong, sir. Not only is there not a pimple to be seen, but not even a nose'?" |
| Но Иван сказал: | However, all that Ivan said was: |
| — Ничего-с, никакого прыщика: нос чистый! | "Not a pimple, sir, that isn't. The nose is clear all over." |
| «Хорошо, черт побери!» — сказал сам себе майор и щелкнул пальцами. В это время выглянул в дверь цирюльник Иван Яковлевич, но так боязливо, как кошка, которую только что высекли за кражу сала. | "Good!" the Major reflected, and snapped his fingers. At the same moment Barber Ivan Yakovlevitch peeped round the door. He did so as timidly as a cat which has just been whipped for stealing cream. |
| — Говори вперед: чисты руки? — кричал еще издали ему Ковалев. | "Tell me first whether your hands are clean?" the Major cried. |
| — Чисты. | "They are, sir." |
| — Врешь! | "You lie, I'll be bound." |
| — Ей-богу-с, чисты, судырь. | "By God, sir, I do not!" |
| — Ну, смотри же. | "Then go carefully." |
| Ковалев сел. Иван Яковлевич закрыл его салфеткою и в одно мгновенье с помощью кисточки превратил всю бороду его и часть щеки в крем, какой подают на купеческих именинах. | As soon as Kovalev had seated himself in position Ivan Yakovlevitch vested him in a sheet, and plied brush upon chin and a portion of a cheek until they looked like the blanc mange served on tradesmen's namedays. |
| «Вишь ты! — сказал сам себе Иван Яковлевич, взглянувши на нос, и потом перегнул голову на другую сторону и посмотрел на него сбоку. — Вона! эк его, право, как подумаешь», — продолжал он и долго смотрел на нос. Наконец легонько, с бережливостью, какую только можно себе вообразить, он приподнял два пальца, с тем чтобы поймать его за кончик. Такова уж была система Ивана Яковлевича. | "Ah, you!" Here Ivan Yakovlevitch glanced at the nose. Then he bent his head askew, and contemplated the nose from a position on the flank. "It looks right enough," finally he commented, but eyed the member for quite a little while longer before carefully, so gently as almost to pass the imagination, he lifted two fingers towards it, in order to grasp its tip--such always being his procedure. |
| — Ну, ну, ну, смотри! — закричал Ковалев. | "Come, come! Do mind!" came in a shout from Kovalev. |
| Иван Яковлевич и руки опустил, оторопел и смутился, как никогда не смущался. Наконец осторожно стал он щекотать бритвой у него под бородою; и хотя ему было совсем несподручно и трудно брить без придержки за нюхательную часть тела, однако же, кое-как упираясь своим шероховатым большим пальцем ему в щеку и в нижнюю десну, наконец одолел все препятствия и выбрил. | Ivan Yakovlevitch let fall his hands, and stood disconcerted, dismayed as he had never been before. But at last he started scratching the razor lightly under the chin, and, despite the unhandiness and difficulty of shaving in that quarter without also grasping the organ of smell, contrived, with the aid of a thumb planted firmly upon the cheek and the lower gum, to overcome all obstacles, and bring the shave to a finish. |
| Когда все было готово, Ковалев поспешил тот же час одеться, взял извозчика и поехал прямо в кондитерскую. Входя, закричал он еще издали: «Мальчик, чашку шоколаду!» — а сам в ту же минуту к зеркалу: есть нос! Он весело оборотился назад и с сатирическим видом посмотрел, несколько прищуря глаз, на двух военных, у одного из которых был нос никак не больше жилетной пуговицы. После того отправился он в канцелярию того департамента, где хлопотал об вице-губернаторском месте, а в случае неудачи об экзекуторском. Проходя чрез приемную, он взглянул в зеркало: есть нос! Потом поехал он к другому коллежскому асессору, или майору, большому насмешнику, которому он часто говорил в ответ на разные занозистые заметки: «Ну, уж ты, я тебя знаю, ты шпилька!» Дорогою он подумал: «Если и майор не треснет со смеху, увидевши меня, тогда уж верный знак, что все, что ни есть, сидит на своем месте». Но коллежский асессор ничего. «Хорошо, хорошо, черт побери!» — подумал про себя Ковалев. На дороге встретил он штаб-офицершу Подточину вместе с дочерью, раскланялся с ними и был встречен с радостными восклицаньями: стало быть, ничего, в нем нет никакого ущерба. Он разговаривал с ними очень долго и, нарочно вынувши табакерку, набивал пред ними весьма долго свой нос с обоих подъездов, приговаривая про себя: «Вот, мол, вам, бабье, куриный народ! а на дочке все-таки не женюсь. Так просто, par amour, 1 — изволь!» И майор Ковалев с тех пор прогуливался как ни в чем не бывало и на Невском проспекте, и в театрах, и везде. И нос тоже как ни в чем не бывало сидел на его лице, не показывая даже вида, чтобы отлучался по сторонам. И после того майора Ковалева видели вечно в хорошем юморе, улыбающегося, преследующего решительно всех хорошеньких дам и даже остановившегося один раз перед лавочкой в Гостином дворе и покупавшего какую-то орденскую ленточку, неизвестно для каких причин, потому что он сам не был кавалером никакого ордена. | Everything thus ready, Kovalev dressed, called a cab, and set out for the restaurant. He had not crossed the threshold before he shouted: "Waiter! A cup of chocolate!" Then he sought a mirror, and looked at himself. The nose was still in place! He turned round in cheerful mood, and, with eves contracted slightly, bestowed a bold, satirical scrutiny upon two military men, one of the noses on whom was no larger than a waistcoat button. Next, he sought the chancery of the department where he was agitating to obtain a Vice-Governorship (or, failing that, an Administratorship), and, whilst passing through the reception vestibule, again surveyed himself in a mirror. As much in place as ever the nose was! Next, he went to call upon a brother Collegiate Assessor, a brother "Major." This colleague of his was a great satirist, but Kovalev always met his quarrelsome remarks merely with: "Ah, you! I know you, and know what a wag you are." Whilst proceeding thither he reflected: "At least, if the Major doesn't burst into laughter on seeing me, I shall know for certain that all is in order again." And this turned out to be so, for the colleague said nothing at all on the subject. "Splendid, damn it all!" was Kovalev's inward comment. In the street, on leaving the colleague's, he met Madame Podtochina, and also Madame Podtochina's daughter. Bowing to them, he was received with nothing but joyous exclamations. Clearly all had been fancy, no harm had been done. So not only did he talk quite a while to the ladies, but he took special care, as he did so, to produce his snuffbox, and deliberately plug his nose at both entrances. Meanwhile inwardly he said: "There now, good ladies! There now, you couple of hens! I'm not going to marry the daughter, though. All this is just--_par amour_, allow me." And from that time onwards Major Kovalev gadded about the same as before. He walked on the Nevski Prospekt, and he visited theatres, and he showed himself everywhere. And always the nose accompanied him the same as before, and evinced no signs of again purposing a departure. Great was his good humor, replete was he with smiles, intent was he upon pursuit of fair ladies. Once, it was noted, he even halted before a counter of the Gostini Dvor, and there purchased the riband of an order. Why precisely he did so is not known, for of no order was he a knight. |
| Вот какая история случилась в северной столице нашего обширного государства! Теперь только, по соображении всего, видим, что в ней есть много неправдоподобного. Не говоря уже о том, что точно странно сверхъестественное отделение носа и появленье его в разных местах в виде статского советника, — как Ковалев не смекнул, что нельзя чрез газетную экспедицию объявлять о носе? Я здесь не в том смысле говорю, чтобы мне казалось дорого заплатить за объявление: это вздор, и я совсем не из числа корыстолюбивых людей. Но неприлично, неловко, нехорошо! И опять тоже — как нос очутился в печеном хлебе и как сам Иван Яковлевич?.. нет, этого я никак не понимаю, решительно не понимаю! Но что страннее, что непонятнее всего, — это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно… нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых… но и во-вторых тоже нет пользы. Просто я не знаю, что это… | To think of such an affair happening in this our vast empire's northern capital! Yet general opinion decided that the affair had about it much of the improbable. Leaving out of the question the nose's strange, unnatural removal, and its subsequent appearance as a State Councilor, how came Kovalev not to know that one ought not to advertise for a nose through a newspaper? Not that I say this because I consider newspaper charges for announcements excessive. No, that is nothing, and I do not belong to the number of the mean. I say it because such a proceeding would have been gauche_, derogatory, not the thing. And how came the nose into the baked roll? And what of Ivan Yakovlevitch? Oh, I cannot understand these points--absolutely I cannot. And the strangest, most unintelligible fact of all is that authors actually can select such occurrences for their subject! I confess this too to pass my comprehension, to----But no; I will say just that I do not understand it. In the first place, a course of the sort never benefits the country. And in the second place--in the second place, a course of the sort never benefits anything at all. I cannot divine the use of it. |
| А, однако же, при всем том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже… ну да и где ж не бывает несообразностей?.. А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, — редко, но бывают. | Yet, even considering these things; even conceding this, that, and the other (for where are not incongruities found at times?) there may have, after all, been something in the affair. For no matter what folk say to the contrary, such affairs do happen in this world--rarely of course, yet none the less really. |
