A Christmas Tree and a Wedding (Ёлка и свадьба), 1848 by Fyodor Dostoevsky with a dual Russian-English translation for Russian language learning.
| Russian | English |
|---|---|
| На днях я видел свадьбу... но нет! Лучше я вам расскажу про елку. Свадьба хороша; она мне очень понравилась, но другое происшествие лучше. Не знаю, каким образом, смотря на эту свадьбу, я вспомнил про эту елку. Это вот как случилось. Ровно лет пять назад, накануне Нового года, меня пригласили на детский бал. Лицо приглашавшее было одно известное деловое лицо, со связями, с знакомством, с интригами, так что можно было подумать, что детский бал этот был предлогом для родителей сойтись в кучу и потолковать об иных интересных материях невинным, случайным, нечаянным образом. Я был человек посторонний; материй у меня не было никаких, и потому я провел вечер довольно независимо. Тут был и еще один господин, у которого, кажется, не было ни роду, ни племени, но который, подобно мне, попал на семейное счастье... Он прежде всех бросился мне на глаза. Это был высокий, худощавый мужчина, весьма серьезный, весьма прилично одетый. Но видно было, что ему вовсе не до радостей и семейного счастья: когда он отходил куда-нибудь в угол, то сейчас же переставал улыбаться и хмурил свои густые черные брови. Знакомых, кроме хозяина, на всем бале у него не было ни единой души. Видно было, что ему страх скучно, но что он выдерживал храбро, до конца, роль совершенно развлеченного и счастливого человека. Я после узнал, что это один господин из провинции, у которого было какое-то решительное, головоломное дело в столице, который привез нашему хозяину рекомендательное письмо, которому хозяин наш покровительствовал вовсе не con amore 1 и которого пригласил из учтивости на свой детский бал. В карты не играли, сигары ему не предложили, в разговоры с ним никто не пускался, может быть, издали узнав птицу по перьям, и потому мой господин принужден был, чтоб только куда-нибудь девать руки, весь вечер гладить свои бакенбарды. Бакенбарды были действительно весьма хороши. Но он гладил их до того усердно, что, глядя на него, решительно можно было подумать, что сперва произведены на свет одни бакенбарды, а потом уж приставлен к ним господин, чтобы их гладить. | The other day I saw a wedding... But no! I would rather tell you about a Christmas tree. The wedding was superb. I liked it immensely. But the other incident was still finer. I don't know why it is that the sight of the wedding reminded me of the Christmas tree. This is the way it happened: Exactly five years ago, on New Year's Eve, I was invited to a children's ball by a man high up in the business world, who had his connections, his circle of acquaintances, and his intrigues. So it seemed as though the children's ball was merely a pretext for the parents to come together and discuss matters of interest to themselves, quite innocently and casually. I was an outsider, and, as I had no special matters to air, I was able to spend the evening independently of the others. There was another gentleman present who like myself had just stumbled upon this affair of domestic bliss. He was the first to attract my attention. His appearance was not that of a man of birth or high family. He was tall, rather thin, very serious, and well dressed. Apparently he had no heart for the family festivities. The instant he went off into a corner by himself the smile disappeared from his face, and his thick dark brows knitted into a frown. He knew no one except the host and showed every sign of being bored to death, though bravely sustaining the role of thorough enjoyment to the end. Later I learned that he was a provincial, had come to the capital on some important, brain-racking business, had brought a letter of recommendation to our host, and our host had taken him under his protection, not at all con amore. It was merely out of politeness that he had invited him to the children's ball. They did not play cards with him, they did not offer him cigars. No one entered into conversation with him. Possibly they recognized the bird by its feathers from a distance. Thus, my gentleman, not knowing what to do with his hands, was compelled to spend the evening stroking his whiskers. His whiskers were really fine, but he stroked them so assiduously that one got the feeling that the whiskers had come into the world first and afterwards the man in order to stroke them. |
| Кроме этой фигуры, таким образом принимавшей участие в семейном счастии хозяина, у которого было пятеро сытеньких мальчиков, понравился мне еще один господин. Но этот уже был совершенно другого свойства. Это было Лицо. Звали его Юлиан Мастакович. С первого взгляда можно было видеть, что он был гостем почетным и находился в таких же отношениях к хозяину, в каких хозяин к господину, гладившему свои бакенбарды. Хозяин и хозяйка говорили ему бездну любезностей, ухаживали, поили его, лелеяли, подводили к нему, для рекомендации, своих гостей, а его самого ни к кому не подводили. Я заметил, что у хозяина заискрилась слеза на глазах, когда Юлиан Мастакович отнесся по вечеру, что он редко проводит таким приятным образом время. Мне как-то стало страшно в присутствии такого лица, и потому, полюбовавшись на детей, я ушел в маленькую гостиную, которая была совершенно пуста, и засел в цветочную беседку хозяйки, занимавшую почти половину всей комнаты. | There was another guest who interested me. But he was of quite a different order. He was a personage. They called him Julian Mastakovich. At first glance one could tell he was an honoured guest and stood in the same relation to the host as the host to the gentleman of the whiskers. The host and hostess said no end of amiable things to him, were most attentive, wining him, hovering over him, bringing guests up to be introduced, but never leading him to any one else. I noticed tears glisten in our host's eyes when Julian Mastakovich remarked that he had rarely spent such a pleasant evening. Somehow I began to feel uncomfortable in this personage's presence. So, after amusing myself with the children, five of whom, remarkably well-fed young persons, were our host's, I went into a little sitting-room, entirely unoccupied, and seated myself at the end that was a conservatory and took up almost half the room. |
| Дети все были до невероятности милы и решительно не хотели походить на больших, несмотря на все увещания гувернанток и маменек. Они разобрали всю елку вмиг, до последней конфетки, и успели уже переломать половину игрушек, прежде чем узнали, кому какая назначена. Особенно хорош был один мальчик, черноглазый, в кудряшках, который всё хотел меня застрелить из своего деревянного ружья. Но всех более обратила на себя внимание его сестра, девочка лет одиннадцати, прелестная, как амурчик, тихонькая, задумчивая, бледная, с большими задумчивыми глазами навыкате. Ее как-то обидели дети, и потому она ушла в ту самую гостиную, где сидел я, и занялась в уголку — своей куклой. Гости с уважением указывали на одного богатого откупщика, ее родителя, и кое-кто замечал шепотом, что за ней уже отложено на приданое триста тысяч рублей. Я оборотился взглянуть на любопытствующих о таком обстоятельстве, и взгляд мой упал на Юлиана Мастаковича, который, закинув руки за спину и наклонив немножечко голову набок, как-то чрезвычайно внимательно прислушивался к празднословию этих господ. Потом я не мог не подивиться мудрости хозяев при раздаче детских подарков. Девочка, уже имевшая триста тысяч рублей приданого, получила богатейшую куклу. Потом следовали подарки понижаясь, смотря по понижению рангов родителей всех этих счастливых детей. Наконец, последний ребенок, мальчик лет десяти, худенький, маленький, весноватенький, рыженький, получил только одну книжку повестей, толковавших о величии природы, о слезах умиления и прочее, без картинок и даже без виньетки. Он был сын гувернантки хозяйских детей, одной бедной вдовы, мальчик крайне забитый и запуганный. Одет он был в курточку из убогой нанки. Получив свою книжку, он долгое время ходил около других игрушек; ему ужасно хотелось поиграть с другим детьми, но он не смел; видно было, что он уже чувствовал и понимал свое положение. Я очень люблю наблюдать за детьми. Чрезвычайно любопытно в них первое, самостоятельное проявление в жизни. Я заметил, что рыженький мальчик до того соблазнился богатыми игрушкам других детей, особенно театром, в котором ему непременно хотелось взять на себя какую-то роль, что решился поподличать. Он улыбался и заигрывал с другими детьми, он отдал свое яблоко одному одутловатому мальчишке, у которого навязан был полный платок гостинцев, и даже решился повозить одного на себе, чтоб только не отогнали его от театра. Но чрез минуту какой-то озорник препорядочно поколотил его. Ребенок не посмел заплакать Тут явилась гувернантка, его маменька, и велела ему не мешать играть другим детям. Ребенок вошел в ту же гостиную, где была девочка. Она пустила его к себе, и оба весьма усердно принялись наряжать богатую куклу. | The children were charming. They absolutely refused to resemble their elders, notwithstanding the efforts of mothers and governesses. In a jiffy they had denuded the Christmas tree down to the very last sweet and had already succeeded in breaking half of their playthings before they even found out which belonged to whom. One of them was a particularly handsome little lad, dark-eyed, curly-haired, who stubbornly persisted in aiming at me with his wooden gun. But the child that attracted the greatest attention was his sister, a girl of about eleven, lovely as a Cupid. She was quiet and thoughtful, with large, full, dreamy eyes. The children had somehow offended her, and she left them and walked into the same room that I had withdrawn into. There she seated herself with her doll in a corner. "Her father is an immensely wealthy business man," the guests informed each other in tones of awe. "Three hundred thousand rubles set aside for her dowry already." As I turned to look at the group from which I heard this news item issuing, my glance met Julian Mastakovich's. He stood listening to the insipid chatter in an attitude of concentrated attention, with his hands behind his back and his head inclined to one side. All the while I was quite lost in admiration of the shrewdness our host displayed in the dispensing of the gifts. The little maid of the many-rubied dowry received the handsomest doll, and the rest of the gifts were graded in value according to the diminishing scale of the parents' stations in life. The last child, a tiny chap of ten, thin, red-haired, freckled, came into possession of a small book of nature stories without illustrations or even head and tail pieces. He was the governess's child. She was a poor widow, and her little boy, clad in a sorry-looking little nankeen jacket, looked thoroughly crushed and intimidated. He took the book of nature stories and circled slowly about the children's toys. He would have given anything to play with them. But he did not dare to. You could tell he already knew his place. I like to observe children. It is fascinating to watch the individuality in them struggling for self-assertion. I could see that the other children's things had tremendous charm for the red-haired boy, especially a toy theatre, in which he was so anxious to take a part that he resolved to fawn upon the other children. He smiled and began to play with them. His one and only apple he handed over to a puffy urchin whose pockets were already crammed with sweets, and he even carried another youngster pickaback--all simply that he might be allowed to stay with the theatre. But in a few moments an impudent young person fell on him and gave him a pummelling. He did not dare even to cry. The governess came and told him to leave off interfering with the other children's games, and he crept away to the same room the little girl and I were in. She let him sit down beside her, and the two set themselves busily dressing the expensive doll. |
| Я сидел уже с полчаса в плющевой беседке и почти задремал, прислушиваясь к маленькому говору рыженького мальчика и красавицы с тремястами тысяч приданого хлопотавших о кукле, как вдруг в комнату вошел Юлиан Мастакович. Он воспользовался скандалезною сценою ссоры детей и вышел потихоньку из залы. Я заметил, что он с минуту назад весьма горячо говорил с папенькой будущей богатой невесты, с которым только что познакомился, о преимуществе какой-то службы перед другою. Теперь он стоял в раздумье и как будто что-то рассчитывал по пальцам. | Almost half an hour passed, and I was nearly dozing off, as I sat there in the conservatory half listening to the chatter of the red-haired boy and the dowered beauty, when Julian Mastakovich entered suddenly. He had slipped out of the drawing-room under cover of a noisy scene among the children. From my secluded corner it had not escaped my notice that a few moments before he had been eagerly conversing with the rich girl's father, to whom he had only just been introduced. He stood still for a while reflecting and mumbling to himself, as if counting something on his fingers. |
| — Триста... триста, — шептал он. — Одиннадцать... двенадцать... тринадцать и так далее. Шестнадцать — пять лет! Положим, по четыре на сто — 12, пять раз = 60, да на эти 60... ну, положим, всего будет через пять лет — четыреста. Да! вот... Да не по четыре со ста же держит, мошенник! Может, восемь аль десять со ста берет. Ну, пятьсот, положим, пятьсот тысяч, по крайней мере, это наверно; ну, излишек на тряпки, гм... | "Three hundred--three hundred--eleven--twelve--thirteen--sixteen--in five years! Let's say four per cent--five times twelve--sixty, and on these sixty----. Let us assume that in five years it will amount to--well, four hundred. Hm--hm! But the shrewd old fox isn't likely to be satisfied with four per cent. He gets eight or even ten, perhaps. Let's suppose five hundred, five hundred thousand, at least, that's sure. Anything above that for pocket money--hm--" |
| Он кончил раздумье, высморкался и хотел уже выйти из комнаты, как вдруг взглянул на девочку и остановился. Он меня не видал за горшками с зеленью. Мне казалось, что он был крайне взволнован. Или расчет подействовал на него, или что-нибудь другое, но он потирал себе руки и не мог постоять на месте. Это волнение увеличилось до nec plus ultra, 2 когда он остановился и бросил другой, решительный взгляд на будущую невесту. Он было двинулся вперед, но сначала огляделся кругом. Потом, на цыпочках, как будто чувствуя себя виноватым, стал подходить к ребенку. Он подошел с улыбочкой, нагнулся и поцеловал ее в голову. Та, не ожидая нападения, вскрикнула от испуга. | He blew his nose and was about to leave the room when he spied the girl and stood still. I, behind the plants, escaped his notice. He seemed to me to be quivering with excitement. It must have been his calculations that upset him so. He rubbed his hands and danced from place to place, and kept getting more and more excited. Finally, however, he conquered his emotions and came to a standstill. He cast a determined look at the future bride and wanted to move toward her, but glanced about first. Then, as if with a guilty conscience, he stepped over to the child on tip-toe, smiling, and bent down and kissed her head. His coming was so unexpected that she uttered a shriek of alarm. |
| — А что вы тут делаете, милое дитя? — спросил он шепотом, оглядываясь и трепля девочку по щеке. | "What are you doing here, dear child?" he whispered, looking around and pinching her cheek. |
| — Играем... | "We're playing." |
| — А? с ним? — Юлиан Мастакович покосился на мальчика. | "What, with him?" said Julian Mastakovich with a look askance at the governess's child. |
| — А ты бы, душенька, пошел в залу, — сказал он ему. Мальчик молчал и глядел на него во все глаза. Юлиан Мастакович опять поосмотрелся кругом и опять нагнулся к девочке. | "You should go into the drawing-room, my lad," he said to him. The boy remained silent and looked up at the man with wide-open eyes. Julian Mastakovich glanced round again cautiously and bent down over the girl. |
| — А что это у вас, куколка, милое дитя? — спросил он. | "What have you got, a doll, my dear?" |
| — Куколка, — отвечала девочка, морщась и немножко робея. | "Yes, sir." The child quailed a little, and her brow wrinkled. |
| — Куколка... А знаете ли вы, милое дитя, из чего ваша куколка сделана? | "A doll? And do you know, my dear, what dolls are made of?" |
| — Не знаю... — отвечала девочка шепотом и совершенно потупив голову. | "No, sir," she said weakly, and lowered her head. |
| — А из тряпочек, душенька. Ты бы пошел, мальчик, в залу, к своим сверстникам, — сказал Юлиан Мастакович, строго посмотрев на ребенка. Девочка и мальчик поморщились и схватились друг за друга. Им не хотелось разлучаться. | "Out of rags, my dear. You, boy, you go back to the drawing-room, to the children," said Julian Mastakovich looking at the boy sternly. The two children frowned. They caught hold of each other and would not part. |
| — А знаете ли вы, почему подарили вам эту куколку? — спросил Юлиан Мастакович, понижая всё более и более голос. | "And do you know why they gave you the doll?" asked Julian Mastakovich, dropping his voice lower and lower. |
| — Не знаю. | "No." |
| — А оттого, что вы были милое и благонравное дитя всю неделю. | "Because you were a good, very good little girl the whole week." |
| Тут Юлиан Мастакович, взволнованный донельзя, осмотрелся кругом и, понижая всё более и более голос, спросил наконец неслышным, почти совсем замирающим от волнения и нетерпения голосом: | Saying which, Julian Mastakovich was seized with a paroxysm of agitation. He looked round and said in a tone faint, almost inaudible with excitement and impatience: |
| — А будете ли вы любить меня, милая девочка, когда я приеду в гости к вашим родителям? | "If I come to visit your parents will you love me, my dear?" |
| Сказав это, Юлиан Мастакович хотел еще один раз поцеловать милую девочку, но рыженький мальчик, видя, что она совсем хочет заплакать, схватил ее за руки и захныкал от полнейшего сочувствия к ней. Юлиан Мастакович рассердился не в шутку. | He tried to kiss the sweet little creature, but the red-haired boy saw that she was on the verge of tears, and he caught her hand and sobbed out loud in sympathy. That enraged the man. |
| — Пошел, пошел отсюда, пошел! — говорил он мальчишке. — Пошел в залу! пошел туда, к своим сверстникам! | "Go away! Go away! Go back to the other room, to your playmates." |
| — Нет, не нужно, не нужно! подите вы прочь, — сказала девочка, — оставьте его, оставьте его! — говорила она, почти совсем заплакав. | "I don't want him to. I don't want him to! You go away!" cried the girl. "Let him alone! Let him alone!" She was almost weeping. |
| Кто-то зашумел в дверях, Юлиан Мастакович тотчас же приподнял свой величественный корпус и испугался. Но рыженький мальчик испугался еще более Юлиана Мастаковича, бросил девочку и тихонько, опираясь о стенку, прошел из гостиной в столовую. Чтоб не подать подозрений, Юлиан Мастакович пошел также в столовую. Он был красен как рак и, взглянув в зеркало, как будто сконфузился себя самого. Ему, может быть, стало досадно за горячку свою и свое нетерпение. Может быть, его так поразил вначале расчет по пальцам, так соблазнил и вдохновил, что он, несмотря на всю солидность и важность, решился поступить как мальчишка и прямо абордировать свой предмет, несмотря на то что предмет мог быть настоящим предметом по крайней мере пять лет спустя. Я вышел за почтенным господином в столовую и увидел странное зрелище. Юлиан Мастакович, весь покраснев от досады и злости, пугал рыжего мальчика, который, уходя от него всё дальше и дальше, не знал — куда забежать от страха. | There was a sound of footsteps in the doorway. Julian Mastakovich started and straightened up his respectable body. The red-haired boy was even more alarmed. He let go the girl's hand, sidled along the wall, and escaped through the drawing-room into the dining-room. Not to attract attention, Julian Mastakovich also made for the dining-room. He was red as a lobster. The sight of himself in a mirror seemed to embarrass him. Presumably he was annoyed at his own ardour and impatience. Without due respect to his importance and dignity, his calculations had lured and pricked him to the greedy eagerness of a boy, who makes straight for his object--though this was not as yet an object; it only would be so in five years' time. I followed the worthy man into the dining-room, where I witnessed a remarkable play. Julian Mastakovich, all flushed with vexation, venom in his look, began to threaten the red-haired boy. The red-haired boy retreated farther and farther until there was no place left for him to retreat to, and he did not know where to turn in his fright. |
| — Пошел, что здесь делаешь, пошел, негодник, пошел! Ты здесь фрукты таскаешь, а? Ты здесь фрукты таскаешь? Пошел, негодник, пошел, сопливый, пошел, пошел к своим сверстникам! | "Get out of here! What are you doing here? Get out, I say, you good-for-nothing! Stealing fruit, are you? Oh, so, stealing fruit! Get out, you freckle face, go to your likes!" |
| Перепуганный мальчик, решившись на отчаянное средство, попробовал было залезть под стол. Тогда его гонитель, разгоряченный донельзя, вынул свой длинный батистовый платок и начал им выхлестывать из-под стола ребенка, присмиревшего до последней степени. Нужно заметить, что Юлиан Мастакович был немножко толстенек. Это был человек сытенький, румяненький, плотненький, с брюшком, с жирными ляжками, словом, что называется, крепняк, кругленький, как орешек. Он вспотел, пыхтел и краснел ужасно. Наконец он почти остервенился, так велико было в нем чувство негодования и, может быть (кто знает?), ревности. Я захохотал во всё горло. Юлиан Мастакович оборотился и, несмотря на всё значение свое, сконфузился в прах. В это время из противоположной двери вошел хозяин. Мальчишка вылез из-под стола и обтирал свои колени и локти. Юлиан Мастакович поспешил поднесть к носу платок, который держал, за один кончик, в руках. | The frightened child, as a last desperate resort, crawled quickly under the table. His persecutor, completely infuriated, pulled out his large linen handkerchief and used it as a lash to drive the boy out of his position. Here I must remark that Julian Mastakovich was a somewhat corpulent man, heavy, well-fed, puffy-cheeked, with a paunch and ankles as round as nuts. He perspired and puffed and panted. So strong was his dislike (or was it jealousy?) of the child that he actually began to carry on like a madman. I laughed heartily. Julian Mastakovich turned. He was utterly confused and for a moment, apparently, quite oblivious of his immense importance. At that moment our host appeared in the doorway opposite. The boy crawled out from under the table and wiped his knees and elbows. Julian Mastakovich hastened to carry his handkerchief, which he had been dangling by the corner, to his nose. |
| Хозяин немножко с недоумением посмотрел на троих нас; но, как человек, знающий жизнь и смотрящий на нее с точки серьезной, тотчас же воспользовался тем, что поймал наедине своего гостя. | Our host looked at the three of us rather suspiciously. But, like a man who knows the world and can readily adjust himself, he seized upon the opportunity to lay hold of his very valuable guest and get what he wanted out of him. |
| — Вот-с тот мальчик-с, — сказал он, указав на рыженького, — о котором я имел честь просить... | "Here's the boy I was talking to you about," he said, indicating the red-haired child. "I took the liberty of presuming on your goodness in his behalf." |
| — А? — отвечал Юлиан Мастакович, еще не совсем оправившись. | "Oh," replied Julian Mastakovich, still not quite master of himself. |
| — Сын гувернантки детей моих, — продолжал хозяин просительным тоном, — бедная женщина, вдова, жена одного честного чиновника; и потому... Юлиан Мастакович, если возможно... | "He's my governess's son," our host continued in a beseeching tone. "She's a poor creature, the widow of an honest official. That's why, if it were possible for you--" |
| — Ах, нет, нет, — поспешно закричал Юлиан Мастакович, — нет, извините меня, Филипп Алексеевич, никак невозможно-с. Я справлялся: вакансии нет, а если бы и была, то на нее уже десять кандидатов, гораздо более имеющих право, чем он... Очень жаль, очень жаль... | "Impossible, impossible!" Julian Mastakovich cried hastily. "You must excuse me, Philip Alexeyevich, I really cannot. I've made inquiries. There are no vacancies, and there is a waiting list of ten who have a greater right--I'm sorry." |
| — Жаль-с, — повторил хозяин, — мальчик скромненький, тихонький... | "Too bad," said our host. "He's a quiet, unobtrusive child." |
| — Шалун большой, как я замечаю, — отвечал Юлиан Мастакович, истерически скривив рот, — пошел, мальчик, что ты стоишь, пойди к своим сверстникам! — сказал он, обращаясь к ребенку. | "A very naughty little rascal, I should say," said Julian Mastakovich, wryly. "Go away, boy. Why are you here still? Be off with you to the other children." |
| Тут он, кажется, не мог утерпеть и взглянул на меня одним глазом. Я тоже не мог утерпеть и захохотал ему прямо в глаза. Юлиан Мастакович тотчас же отворотился и довольно явственно для меня спросил у хозяина, кто этот странный молодой человек? Они зашептались и вышли из комнаты. Я видел потом, как Юлиан Мастакович, слушая хозяина, с недоверчивостию качал головою. | Unable to control himself, he gave me a sidelong glance. Nor could I control myself. I laughed straight in his face. He turned away and asked our host, in tones quite audible to me, who that odd young fellow was. They whispered to each other and left the room, disregarding me. |
| Нахохотавшись вдоволь, я воротился в залу. Там великий муж, окруженный отцами и матерями семейств хозяйкой и хозяином, что-то с жаром толковал одной даме, к которой его только что подвели. Дама держала за руку девочку, с которою, десять минут назад, Юлиан Мастакович имел сцену в гостиной. Теперь он рассыпался в похвалах и восторгах о красоте, талантах, грации и благовоспитанности милого дитяти. Он заметно юлил перед маменькой. Мать слушала его чуть ли не со слезами восторга. Губы отца улыбались. Хозяин радовался излияниям всеобщей радости. Даже все гости сочувствовали, даже игры детей были остановлены, чтоб не мешать разговору. Весь воздух был напоен благоговением. Я слышал потом, как тронутая до глубины сердца маменька интересной девочки в отборных выражениях просила Юлиана Мастаковича сделать ей особую честь, подарить их дом своим драгоценным знакомством; слышал, с каким неподдельным восторгом Юлиан Мастакович принял приглашение и как потом гости, разойдясь все, как приличие требовало, в разные стороны, рассыпались друг перед другом в умилительных похвалах откупщику, откупщице, девочке и в особенности Юлиану Мастаковичу. | I shook with laughter. Then I, too, went to the drawing-room. There the great man, already surrounded by the fathers and mothers and the host and the hostess, had begun to talk eagerly with a lady to whom he had just been introduced. The lady held the rich little girl's hand. Julian Mastakovich went into fulsome praise of her. He waxed ecstatic over the dear child's beauty, her talents, her grace, her excellent breeding, plainly laying himself out to flatter the mother, who listened scarcely able to restrain tears of joy, while the father showed his delight by a gratified smile. The joy was contagious. Everybody shared in it. Even the children were obliged to stop playing so as not to disturb the conversation. The atmosphere was surcharged with awe. I heard the mother of the important little girl, touched to her profoundest depths, ask Julian Mastakovich in the choicest language of courtesy, whether he would honour them by coming to see them. I heard Julian Mastakovich accept the invitation with unfeigned enthusiasm. Then the guests scattered decorously to different parts of the room, and I heard them, with veneration in their tones, extol the business man, the business man's wife, the business man's daughter, and, especially, Julian Mastakovich. |
| — Женат этот господин? — спросил я, почти вслух, одного из знакомых моих, стоявшего ближе всех к Юлиану Мастаковичу. | "Is he married?" I asked out loud of an acquaintance of mine standing beside Julian Mastakovich. |
| Юлиан Мастакович бросил на меня испытующий и злобный взгляд. | Julian Mastakovich gave me a venomous look. |
| — Нет! — отвечал мне мой знакомый, огорченный до глубины сердца моею неловкостию, которую я сделал умышленно... | "No," answered my acquaintance, profoundly shocked by my--intentional--indiscretion. |
| * * * * * | * * * * * |
| Недавно я проходил мимо ***ской церкви; толпа и съезд поразили меня. Кругом говорили о свадьбе. День был пасмурный, начиналась изморось; я пробрался за толпою в церковь и увидал жениха. Это был маленький, кругленький, сытенький человечек с брюшком, весьма разукрашенный. Он бегал, хлопотал и распоряжался. Наконец раздался говор, что привезли невесту. Я протеснился сквозь толпу и увидел чудную красавицу, для которой едва настала первая весна. Но красавица была бледна и грустна. Она смотрела рассеянно; мне показалось даже, что глаза ее были красны от недавних слез. Античная строгость каждой черты лица ее придавала какую-то важность и торжественность ее красоте. Но сквозь эту строгость и важность, сквозь эту грусть просвечивал еще первый детский, невинный облик; сказывалось что-то донельзя наивное, неустановившееся, юное и, казалось, без просьб само за себя молившее о пощаде. | Not long ago I passed the Church of----. I was struck by the concourse of people gathered there to witness a wedding. It was a dreary day. A drizzling rain was beginning to come down. I made my way through the throng into the church. The bridegroom was a round, well-fed, pot-bellied little man, very much dressed up. He ran and fussed about and gave orders and arranged things. Finally word was passed that the bride was coming. I pushed through the crowd, and I beheld a marvelous beauty whose first spring was scarcely commencing. But the beauty was pale and sad. She looked distracted. It seemed to me even that her eyes were red from recent weeping. The classic severity of every line of her face imparted a peculiar significance and solemnity to her beauty. But through that severity and solemnity, through the sadness, shone the innocence of a child. There was something inexpressibly naive, unsettled and young in her features, which, without words, seemed to plead for mercy. |
| Говорили, что ей едва минуло шестнадцать лет. Взглянув внимательно на жениха, я вдруг узнал в нем Юлиана Мастаковича, которого не видел ровно пять лет. Я поглядел на нее... Боже мой! Я стал протесняться скорее из церкви. В толпе толковали, что невеста богата, что у невесты пятьсот тысяч приданого... и на сколько-то тряпками... | They said she was just sixteen years old. I looked at the bridegroom carefully. Suddenly I recognized Julian Mastakovich, whom I had not seen again in all those five years. Then I looked at the bride again.--Good God! I made my way, as quickly as I could, out of the church. I heard gossiping in the crowd about the bride's wealth--about her dowry of five hundred thousand rubles--so and so much for pocket money. |
| «Однако расчет был хорош!» — подумал я, протеснившись на улицу... | "Then his calculations were correct," I thought, as I pressed out into the street. |
