| Старик-банкир вспоминал всё это и думал: | The banker recalled all this, and thought: |
| «Завтра в 12 часов он получает свободу. По условию, я должен буду уплатить ему два миллиона. Если я уплачу, то всё погибло: я окончательно разорен...» | "To-morrow at twelve o'clock he receives his freedom. Under the agreement, I shall have to pay him two millions. If I pay, it's all over with me. I am ruined for ever . . ." |
| Пятнадцать лет тому назад он не знал счета своим миллионам, теперь же он боялся спросить себя, чего у него больше — денег или долгов? Азартная биржевая игра, рискованные спекуляции и горячность, от которой он не мог отрешиться даже в старости, мало-помалу, привели в упадок его дела, и бесстрашный, самонадеянный, гордый богач превратился в банкира средней руки, трепещущего при всяком повышении и понижении бумаг. | Fifteen years before he had too many millions to count, but now he was afraid to ask himself which he had more of, money or debts. Gambling on the Stock-Exchange, risky speculation, and the recklessness of which he could not rid himself even in old age, had gradually brought his business to decay; and the fearless, self-confident, proud man of business had become an ordinary banker, trembling at every rise and fall in the market. |
| — Проклятое пари! — бормотал старик, в отчаянии хватая себя за голову. — Зачем этот человек не умер? Ему еще сорок лет. Он возьмет с меня последнее, женится, будет наслаждаться жизнью, играть на бирже, а я, как нищий, буду глядеть с завистью и каждый день слышать от него одну и ту же фразу: «Я обязан вам счастьем моей жизни, позвольте мне помочь вам!» Нет, это слишком! Единственное спасение от банкротства и позора — смерть этого человека! | "That cursed bet," murmured the old man clutching his head in despair . . . "Why didn't the man die? He's only forty years old. He will take away my last farthing, marry, enjoy life, gamble on the Exchange, and I will look on like an envious beggar and hear the same words from him every day: 'I'm obliged to you for the happiness of my life. Let me help you.' No, it's too much! The only escape from bankruptcy and disgrace—is that the man should die." |
| Пробило три часа. Банкир прислушался: в доме все спали и только слышно было, как за окнами шумели озябшие деревья. Стараясь не издавать ни звука, он достал из несгораемого шкапа ключ от двери, которая не отворялась в продолжение пятнадцати лет, надел пальто и вышел из дому. | The clock had just struck three. The banker was listening. In the house everyone was asleep, and one could hear only the frozen trees whining outside the windows. Trying to make no sound, he took out of his safe the key of the door which had not been opened for fifteen years, put on his overcoat, and went out of the house. |
| В саду было темно и холодно. Шел дождь. Резкий сырой ветер с воем носился по всему саду и не давал покоя деревьям. Банкир напрягал зрение, но не видел ни земли, ни белых статуй, ни флигеля, ни деревьев. Подойдя к тому месту, где находился флигель, он два раза окликнул сторожа. Ответа не последовало. Очевидно, сторож укрылся от непогоды и теперь спал где-нибудь на кухне или в оранжерее. | The garden was dark and cold. It was raining. A keen damp wind hovered howling over all the garden and gave the trees no rest. Though he strained his eyes, the banker could see neither the ground, nor the white statues, nor the garden-wing, nor the trees. Approaching the place where the garden wing stood, he called the watchman twice. There was no answer. Evidently the watchman had taken shelter from the bad weather and was now asleep somewhere in the kitchen or the greenhouse. |
| «Если у меня хватит духа исполнить свое намерение, — подумал старик, — то подозрение прежде всего падет на сторожа». | "If I have the courage to fulfil my intention," thought the old man, "the suspicion will fall on the watchman first of all." |
| Он нащупал в потемках ступени и дверь и вошел в переднюю флигеля, затем ощупью пробрался в небольшой коридор и зажег спичку. Тут не было ни души. Стояла чья-то кровать без постели да темнела в углу чугунная печка. Печати на двери, ведущей в комнату узника, были целы. | In the darkness he groped for the stairs and the door and entered the hall of the garden-wing, then poked his way into a narrow passage and struck a match. Not a soul was there. Someone's bed, with no bedclothes on it, stood there, and an iron stove was dark in the corner. The seals on the door that led into the prisoner's room were unbroken. |
| Когда потухла спичка, старик, дрожа от волнения, заглянул в маленькое окно. | When the match went out, the old man, trembling from agitation, peeped into the little window. |
| В комнате узника тускло горела свеча. Сам он сидел у стола. Видны были только его спина, волосы на голове да руки. На столе, на двух креслах и на ковре, возле стола, лежали раскрытые книги. | In the prisoner's room a candle was burning dim. The prisoner himself sat by the table. Only his back, the hair on his head and his hands were visible. On the table, the two chairs, the carpet by the table open books were strewn. |
| Прошло пять минут, и узник ни разу не шевельнулся. Пятнадцатилетнее заточение научило его сидеть неподвижно. Банкир постучал пальцем в окно, и узник не ответил на этот стук ни одним движением. Тогда банкир осторожно сорвал с двери печати и вложил ключ в замочную скважину. Заржавленный замок издал хриплый звук, и дверь скрипнула. Банкир ожидал, что тотчас же послышится крик удивления и шаги, но прошло минуты три, и за дверью было тихо по-прежнему. Он решился войти в комнату. | Five minutes passed and the prisoner never once stirred. Fifteen years' confinement had taught him to sit motionless. The banker tapped on the window with his finger, but the prisoner gave no movement in reply. Then the banker cautiously tore the seals from the door and put the key into the lock. The rusty lock gave a hoarse groan and the door creaked. The banker expected instantly to hear a cry of surprise and the sound of steps. Three minutes passed and it was as quiet behind the door as it had been before. He made up his mind to enter. |
| За столом неподвижно сидел человек, не похожий на обыкновенных людей. Это был скелет, обтянутый кожею, с длинными женскими кудрями и с косматой бородой. Цвет лица у него был желтый, с землистым оттенком, щеки впалые, спина длинная и узкая, а рука, которою он поддерживал свою волосатую голову, была так тонка и худа, что на нее было жутко смотреть. В волосах его уже серебрилась седина, и, глядя на старчески изможденное лицо, никто не поверил бы, что ему только сорок лет. Он спал... Перед его склоненною головой на столе лежал лист бумаги, на котором было что-то написано мелким почерком. | Before the table sat a man, unlike an ordinary human being. It was a skeleton, with tight-drawn skin, with a woman's long curly hair, and a shaggy beard. The colour of his face was yellow, of an earthy shade; the cheeks were sunken, the back long and narrow, and the hand upon which he leaned his hairy head was so lean and skinny that it was painful to look upon. His hair was already silvering with grey, and no one who glanced at the senile emaciation of the face would have believed that he was only forty years old. On the table, before his bended head, lay a sheet of paper on which something was written in a tiny hand. |
| «Жалкий человек! — подумал банкир. — Спит и, вероятно, видит во сне миллионы! А стоит мне только взять этого полумертвеца, бросить его на постель, слегка придушить подушкой, и самая добросовестная экспертиза не найдет знаков насильственной смерти. Однако прочтем сначала, что он тут написал». | "Poor devil," thought the banker, "he's asleep and probably seeing millions in his dreams. I have only to take and throw this half-dead thing on the bed, smother him a moment with the pillow, and the most careful examination will find no trace of unnatural death. But, first, let us read what he has written here." |
| Банкир взял со стола лист и прочел следующее: | The banker took the sheet from the table and read: |
| «Завтра в 12 часов дня я получаю свободу и право общения с людьми. Но прежде, чем оставить эту комнату и увидеть солнце, я считаю нужным сказать вам несколько слов. По чистой совести и перед богом, который видит меня, заявляю вам, что я презираю и свободу, и жизнь, и здоровье, и всё то, что в ваших книгах называется благами мира. | "To-morrow at twelve o'clock midnight, I shall obtain my freedom and the right to mix with people. But before I leave this room and see the sun I think it necessary to say a few words to you. On my own clear conscience and before God who sees me I declare to you that I despise freedom, life, health, and all that your books call the blessings of the world. |
| Пятнадцать лет я внимательно изучал земную жизнь. Правда, я не видел земли и людей, но в ваших книгах я пил ароматное вино, пел песни, гонялся в лесах за оленями и дикими кабанами, любил женщин... Красавицы, воздушные, как облако, созданные волшебством ваших гениальных поэтов, посещали меня ночью и шептали мне чудные сказки, от которых пьянела моя голова. В ваших книгах я взбирался на вершины Эльбруса и Монблана и видел оттуда, как по утрам восходило солнце и как по вечерам заливало оно небо, океан и горные вершины багряным золотом; я видел оттуда, как надо мной, рассекая тучи, сверкали молнии; я видел зеленые леса, поля, реки, озера, города, слышал пение сирен и игру пастушеских свирелей, осязал крылья прекрасных дьяволов, прилетавших ко мне беседовать о боге... В ваших книгах я бросался в бездонные пропасти, творил чудеса, убивал, сжигал города, проповедовал новые религии, завоевывал целые царства... | "For fifteen years I have diligently studied earthly life. True, I saw neither the earth nor the people, but in your books I drank fragrant wine, sang songs, hunted deer and wild boar in the forests, loved women . . . And beautiful women, like clouds ethereal, created by the magic of your poets' genius, visited me by night and whispered me wonderful tales, which made my head drunken. In your books I climbed the summits of Elbruz and Mont Blanc and saw from thence how the sun rose in the morning, and in the evening overflowed the sky, the ocean and the mountain ridges with a purple gold. I saw from thence how above me lightnings glimmered cleaving the clouds; I saw green forests, fields, rivers, lakes, cities; I heard syrens singing, and the playing of the pipes of Pan; I touched the wings of beautiful devils who came flying to me to speak of God . . . In your books I cast myself into bottomless abysses, worked miracles, burned cities to the ground, preached new religions, conquered whole countries . . . |
| Ваши книги дали мне мудрость. Всё то, что веками создавала неутомимая человеческая мысль, сдавлено в моем черепе в небольшой ком. Я знаю, что я умнее всех вас. | "Your books gave me wisdom. All that unwearying human thought created in the centuries is compressed to a little lump in my skull. I know that I am more clever than you all. |
| И я презираю ваши книги, презираю все блага мира и мудрость. Всё ничтожно, бренно, призрачно и обманчиво, как мираж. Пусть вы горды, мудры и прекрасны, но смерть сотрет вас с лица земли наравне с подпольными мышами, а потомство ваше, история, бессмертие ваших гениев замерзнут или сгорят вместе с земным шаром. | "And I despise your books, despise all worldly blessings and wisdom. Everything is void, frail, visionary and delusive like a mirage. Though you be proud and wise and beautiful, yet will death wipe you from the face of the earth like the mice underground; and your posterity, your history, and the immortality of your men of genius will be as frozen slag, burnt down together with the terrestrial globe. |
| Вы обезумели и идете не по той дороге. Ложь принимаете вы за правду и безобразие за красоту. Вы удивились бы, если бы вследствие каких-нибудь обстоятельств на яблонях и апельсинных деревьях вместо плодов вдруг выросли лягушки и ящерицы или розы стали издавать запах вспотевшей лошади; так я удивляюсь вам, променявшим небо на землю. Я не хочу понимать вас. | "You are mad, and gone the wrong way. You take lie for truth and ugliness for beauty. You would marvel if by certain conditions there should suddenly grow on apple and orange trees, instead of fruit, frogs and lizards, and if roses should begin to breathe the odour of a sweating horse. So do I marvel at you, who have bartered heaven for earth. I do not want to understand you. |
| Чтоб показать вам на деле презрение к тому, чем живете вы, я отказываюсь от двух миллионов, о которых я когда-то мечтал, как о рае, и которые теперь презираю. Чтобы лишить себя права на них, я выйду отсюда за пять часов до условленного срока и таким образом нарушу договор...» | "That I may show you in deed my contempt for that by which you live, I waive the two millions of which I once dreamed as of paradise, and which I now despise. That I may deprive myself of my right to them, I shall come out from here five minutes before the stipulated term, and thus shall violate the agreement." |
| Прочитав это, банкир положил лист на стол, поцеловал странного человека в голову, заплакал и вышел из флигеля. Никогда в другое время, даже после сильных проигрышей на бирже, он не чувствовал такого презрения к самому себе, как теперь. Придя домой, он лег в постель, но волнение и слезы долго не давали ему уснуть... | When he had read, the banker put the sheet on the table, kissed the head of the strange man, and began to weep. He went out of the wing. Never at any other time, not even after his terrible losses on the Exchange, had he felt such contempt for himself as now. Coming home, he lay down on his bed, but agitation and tears kept him long from sleep . . . |
| На другой день утром прибежали бледные сторожа и сообщили ему, что они видели, как человек, живущий во флигеле, пролез через окно в сад, пошел к воротам, затем куда-то скрылся. Вместе со слугами банкир тотчас же отправился во флигель и удостоверил бегство своего узника. Чтобы не возбуждать лишних толков, он взял со стола лист с отречением и, вернувшись к себе, запер его в несгораемый шкап. | The next morning the poor watchman came running to him and told him that they had seen the man who lived in the wing climbing through the window into the garden. He had gone to the gate and disappeared. Together with his servants the banker went instantly to the wing and established the escape of his prisoner. To avoid unnecessary rumours he took the paper with the renunciation from the table and, on his return, locked it in his safe. |
